Вечернюю мессу он проводил во втором зале, который был больше похож на церковный, чем первый, напоминающий ему Ватиканский музей.
Прихожан и правда было немного: человек десять. По традиции при служении мессы двери церкви закрывались для туристов, которые искали скорее новые места для фотографий, чем веру в Бога.
На алтаре были подготовлены обязательные атрибуты: хлеб как тело Христово, вино как его кровь и вода как его слезы.
Он не спеша зажег свечи, раскрыл литургическую книгу и смиренно сложил руки в молитвенном жесте.
В зале воцарилась тишина. Отец Патрик Мортем по традиции поцеловал алтарь в знак любви к Христу и его жертве. Только сегодня святое место служения казалось ему гробом, покрытым белым полотном. Каменным, холодным и безучастным.
Отец Патрик повернулся к скамьям, чтобы начать мессу, но слова приветствия стеклянными осколками замерли в горле. Он увидел, как Ганс, идущий со стороны черного хода, весь задергался, словно присутствие в церкви доставляло ему невыносимую боль.
– А почему так мало овечек? – хохотнул Ганс чужим, грубым голосом.
Юноша повернулся, и Патрик стиснул в руках Святое Писание. Его глаза, абсолютно черные, изучающе прошлись по лицу и телу Мортема, и тому показалось, что его везде облепили и трогали чужие руки. Это уже был не Ганс, но кто-то другой. Патрик, никогда не допускавший мысли о том, что демоны могут гулять по земле или так запросто зайти в храм Божий, на мгновенье оторопел. Он не верил глазам, не верил в то, что это реально.
Люди начали оборачиваться и перешептываться. Многие достали телефоны и, скорее всего, принялись звонить в полицию. Кто-то закричал, что связь не работает и сигнала нет.
Патрик Мортем одной рукой нащупал распятие на груди и поднял его на уровень глаз, в другой ладони он по-прежнему сжимал Библию.
– Отец Морте-е-ем, – приторно протянул тот, кто надел Ганса, словно неудобный костюм. – Мне нашептали, что я должен был занять вашу прекрасную тушку. – Он плотоядно облизнулся, смотря на Патрика. – Ну правда, вам в кино дорога или в модели, с таким телом и лицом. Ох, а эта легкая щетина, полные губы и чайные глаза. Вы что, качаетесь, перетаскивая бронзовые статуи на досуге? – Он противно причмокнул. – А вы сказали открыть кувшин бедному Гансу. Кстати, – чудовище зло рассмеялось, показывая уже не зубы – клыки, – ваш паренек-то душит свой отросток каждую ночь, когда смотрит картинки с дамами. И это будущий священник?
Патрик проклинал себя за то, что принес кувшины в церковь, и за то, что в этот момент думал о втором сосуде, надеясь, что его открыть не успели.
Ганс – или, скорее, неГанс – приближался к пожилой паре, которая сидела на скамьях ближе ко входу. Тело его все подергивалось в судорогах, а кожа на лице приобрела красноватый оттенок, словно от ожога.
– Замолчи! – крикнул Патрик и наконец понял, что нужно сделать. – Заклинаю тебя Богом и сыном Его, Иисусом Христом, назови свое имя!
Существо, сидевшее в Гансе, закрыло глаза.
– Я Гамори, один из демонов Гоэтии. Тех семидесяти двух демонов, которых вызвал царь Соломон для возведения храма. Это все, что тебе нужно знать, потому что сегодня вы, – он открыл глаза и провел рукой, показывая на прихожан, – умрете!
Патрик начал громко читать заклинание экзорцизма, которое небрежно, но все же выучил на уроках в Ватиканской школе. Люди тем временем вскакивали со своих мест и пытались обойти одержимого. Заметив, как пожилой мужчина начал трясти дверную ручку в попытке открыть, демон взмахнул рукой, и того протащило по всему проходу прямо к ногам Патрика.
Мортем помог подняться мужчине и выступил вперед, продолжая читать заклинание:
– …omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica.
– Ох, Патрик, – оскалился Гамори и пошло улыбнулся женщине, замершей у скамьи. – Это так не работает. Ты не веришь, поэтому не действует.
На Гамори кинулся рослый мужчина, один из знакомых Патрику прихожан. Демон моментально ударил прихожанина в живот, Патрик только увидел, как из разорванной страшной раны вывалились кишки. Женский визг и крики тут же заполнили всю церковь. Гамори наклонился и, потянув внутренности на себя, впился в них зубами так, словно уплетал сосиски.
Отец Патрик Мортем не был трусом – но не был и храбрецом. Он почувствовал дурноту, на коже выступил холодный пот. Патрик на мгновенье зажмурился, больше всего на свете желая, чтобы это все было сном. Его голос, произносящий слова на латыни, дрогнул и затих, когда участь первого убитого постигла и его спутницу. Что он мог сделать против существа из Ада?
За двумя жертвами последовала третья, и Патрик, бросив Библию, схватил чашу со святой водой и пошел на демона, молясь, чтобы хоть что-то сработало.
На полу и стенах алели разводы крови, словно это скотобойня, а не Божий храм. Никогда в жизни Патрику не было так страшно. Пока Гамори убивал еще одного прихожанина, Мортем плеснул воду на него и начал заново читать заклинание, при этом не переставая осенять крестом. Лицо Гамори, до этого покрывшееся волдырями, плавилось, но он злорадно улыбнулся и сделал шаг к Патрику.
Отец Мортем не хотел умирать, но не мог допустить, чтобы демон убил всех этих людей. Дрожащим, отчаянным голосом он взмолился:
– Ганс! Борись! Я знаю, что ты еще где-то там.
– Ганса здесь больше нет, отче. Считай, он умер.
– Что тебе нужно? Зачем ты пришел?
В потухшем взгляде Гамори появился интерес.
– Наконец-то ты начал соображать, Патрик. Мне нужно сжечь это место.
– Хочешь, чтобы я устроил пожар? – дрожащим голосом уточнил Патрик.
– Именно. Сделаешь это, и твои оставшиеся овечки будут жить.
Он не сказал, что Патрик останется в живых, но какое это сейчас имело значение, если других можно спасти? К тому времени, как приедут пожарные, Гамори исчезнет. Если церковь не потушат, то отстроят заново. Про статуи священник не думал.
– Я все сделаю, – ответил Патрик.
– Отлично. – Гамори улыбнулся, демонстрируя окровавленные зубы. – И чтобы тебя поторопить, я продолжу трапезу.
– Нет! Не тронь их! У нас договор!
– Никакого договора, падре, пока собор не пожрет пламя, – протянул Гамори и прыгнул через скамьи на жавшегося к каменной стене старика.
Раздался крик, хлюпанье, чавканье, оставшиеся в живых прихожане рыдали и вопили. Патрик,