Их счастье длилось десять лет, и казалось, нет ему предела и конца. Они мечтали провести вместе всю жизнь, но не ведали, когда и как она оборвется. Тогда она всегда носила белое, чтобы не была заметна мука, но теперь ее окутал черный саван.
– Я помню! Я-человек, а не я-призрак. У древней силы нет памяти, а у человека… нет ничего, кроме памяти.
От яркого отчетливого видения мстительница упала на колени, загребая скрюченными пальцами снег, что падал сквозь прорехи сгоревшей крыши. Картины чистоты и радости мирных дней сменялись, истлевая сорванными покровами тайны старой мельницы. Это случилось здесь, в полуистлевшей комнате.
Семья садилась ужинать, и над столом витал аромат свежего хлеба, посыпанного тыквенными семечками. Разрезал его, конечно, сам мельник, любимый муж. И ему улыбались, и все ощущали покой под вой ветра за окном, пока в дверь не постучали, пока ее не выбили грубыми сапогами.
– Что… Что происходит?! – вскочил мельник. Его жена схватила детей, заслоняя их собой, отходя в дальний угол комнаты. Но нигде не нашлось им защиты, не показалось тайного лаза, не прилетели верные слуги короля, чтобы спасти от бесчестных ночных гостей. Да разве не волей короля, объявившего войну магам и феям, и творилось это беззаконие? Но и фейри не пришли. Никто не помог.
В дом вошла смерть, порог переступила беда. Облаченные в белые капюшоны, они несли факелы. Они называли себя Армией Ночи, и они убивали магов, пока служители закона делали вид, будто не замечают вылазок кровожадных безумцев.
«Говорят, повелительница фей предсказала королю дурную судьбу, вернее, наследникам короля», – так доносила молва. И за неизвестную плохую судьбу детей короля страдали дети магов.
– Пощадите моих детей! – кричала жена мельника, а ее волокли по снегу со связанными руками.
– Бей отродье колдунов.
Она обернулась и увидела, как двое мужланов с огромными ножами перерезают горло ее старшей дочери, а потом пронзают сердце младшей. Твари в белых капюшонах разрушили ее мир, отняли надежду.
– Будьте вы прокляты! Чтоб вас воронье склевало! – закричала и застонала безутешная мать, еще не мстительный дух, еще не беспощадный зимний ветер. Обессиленная женщина, потерявшая детей.
– Раскладывайте костер, – командовали палачи. И их голоса наверняка слышала вся деревня, но никто не вмешался, никто не заступился. Возможно, в их рядах под капюшонами скрывались и крестьяне, которые множество раз носили зерно на мельницу и спрашивали целебные травы. Возможно, каждый искал в этом изуверстве знамение окончания собственных горестей неурожайного года. Ведь так легко обвинить другого, так легко уничтожить, веря, будто возможно избавиться от своих мучений и неудач.
– Зачем вы это делаете? За что-о-о? – стенал мельник. Но для убийства «неправильных» нет ни назначенного времени, ни точных объяснений. Лишь убежденность в правоте, слепая вера в новый страшный порядок. Армия Ночи считала, будто делает мир лучше, мир без магов для людей, мир технологий без волшебства, будто от ночных погромов оно бы иссякло.
– Служители Самайна! Это из-за вас в полях мало зерна, – скалились палачи. Они тащили мельника на костер, привязывали к вбитому в землю столбу, обрекая на невозможные страдания.
– Прошу! Умоляю, это я ведьма! Он просто мельник! – стенала жена, еще не мстительница, еще живая. Мать, лишенная детей, женщина с разверстым сердцем, которое уже, казалось, перестало биться от невыносимой муки.
– Вот и проверим. Если он не колдун, ты сможешь остановить механизм. А если нет, то пусть его поганая магия тебя и уничтожит.
– Что вы… что вы делаете, не трогайте ее! – кричал муж, когда его привязали к столбу посреди вязанок хвороста и принялись обливать маслом. А его жену, беспомощную, сраженную горем, потащили к мельнице, к колесам и жерновам.
– Помни меня, только помни меня! А они обратятся вороньем! – закричал муж, когда его ступней коснулись первые яркие лепестки беспощадного огня. Но потом дверь мельницы затворилась, и последнюю уцелевшую потащили к механизму мельницы.
– Поглядим, сработает ли твоя магия, – хрипела Армия Ночи сквозь капюшоны. Они смеялись и ждали, когда поднимется ветер, чтобы посмотреть на изуверскую казнь…
– Да. Здесь меня и убили.
Видение исчезло яркой вспышкой, пронзив болью, от которой разжались руки, и четыре тыквенных семечка выпали на стылые доски. Четыре… Где-то среди этих руин лежали четыре скелета. А когда-то здесь стоял дом, где горел очаг, где вился запах свежего хлеба и парного молока, разлитого по глиняным крынкам. Но теперь лишь одинокая мстительница в черном склонилась над остатками обугленного стола. Она помнила пальцы в муке. И смотрела на пальцы в золе.
«Для борьбы с немертвыми нужен такой же меч, сжатый в руках немертвой», – встрепенулась она, вновь глядя на воронов, кружащих над застывшими лопастями мельницы.
Проклятье настигло Армию Ночи: палачи не нашли покоя после смерти. Ради их окончательного уничтожения мстительница соткала призрачное тело из лохмотьев пронизывающего ветра. Она собиралась на битву, поднимаясь по разрушенным ступеням мельницы.
Она помнила, как ее тело давили вращающиеся жернова. Ее привязали к ним, чтобы посмотреть, сработает ли магия. Чего они ждали? Если бы ее и впрямь защищала повелительница фей или господин Самайн, то они бы явили себя раньше, они бы не допустили чудовищного убийства на краю Зачарованного Леса. Но феи, похоже, отказывались помогать магам, которые служили людям. Никто не пришел, и механизмы мельницы принялись за свою работу, не подозревая, что жернова перетирают вовсе не муку.
Она помнила эту боль! О, она все помнила!
«Вот и мой скелет… части скелета», – подумала она, равнодушно рассматривая то, что осталось от ее тела. Позвоночник был раздавлен, ног вовсе не уцелело, они рассыпались пылью, смятые, издробленные в зыбкую муку. Лишь потускневшие рыжие волосы еще проглядывали на пожелтевшем черепе. Но для меча он не подходил.
Мстительница решительно взяла кость из безвольно вытянутой руки. И из нее выросла сабля, изогнутый стальной клинок. В тот миг полуистлевшие лопасти мельницы снова закрутились. Поднялась мука, смешанная с золой.
– Что, мертвы уже многие годы? Поделом! За меня, за моих детей! За моего мужа! И за всех невинно обвиненных, – прошипела воительница, выходя наружу, в предрассветные серые сумерки. И вороны всей стаей кинулись к ней.
«От них ничего не останется», – думала мстительница, взмахивая саблей. Ее не учили сражаться, руки жены мельника привыкли лишь месить тесто, но теперь на