Парень, широко раскрыв глаза, попробовал сам. Его лицо, обычно угрюмое, озарилось восторгом первооткрывателя.
— Легко! — воскликнул он, обращаясь ко всей толпе. — Совсем легко! Как перышко!
Теперь люди смотрели на Игоря уже не просто как на удачливого чужака или даже «ведающего». В их взглядах читалось нечто большее — благоговейное, почти мистическое почтение, смешанное с отстраненным страхом перед существом иной природы. Он не только нашёл воду там, где её не мог найти их всемогущий жрец. Он создал из палки и камня устройство, навсегда облегчающее их каторжный, ежедневный труд. Для их сознания это было сродни высшей магии. Магии разума и практической пользы.
Игорь ловил на себе эти взгляды и, наконец, по-настоящему, всеми фибрами души, понимал. Его знания, его способность мыслить логически, системно, видеть решения там, где другие видели лишь непреодолимые препятствия — в этом мире они были самой настоящей силой. Такой же реальной, весомой и властной, как меч Хергрира или боевой топор его воинов. Возможно, в долгосрочной перспективе — даже более мощной и непреодолимой.
Его взгляд, блуждающий по ликующим лицам, случайно упал на самую окраину площади, в глубокую тень, отбрасываемую частоколом. Там, недвижимо, как призрак, стоял жрец. Он не смотрел на ликующих людей, на новый, жизненно важный колодец, на удобный «журавль». Его черные, как ночь без звезд, глаза были прикованы к одной точке — к Игорю. И в них горела уже не просто ярость, а немая, леденящая, беспощадная ненависть, выжженная в самой глубине души. Ненависть, в которой читался уже не просто гнев оскорбленного жреца, а животный, панический страх. Страх ремесленника-кузнеца, впервые увидевшего промышленный станок. Страх свечника перед лампой накаливания. Страх жреца, до ужаса, до дрожи в коленях почувствовавшего, что его боги, его ритуалы, его вся власть — бессильны и смешны против простого, трезвого, прикладного знания.
Игорь холодно, без эмоций, встретился с ним взглядом через всю площадь. Он не испугался. Он не испытал ни злорадства, ни жалости. Он просто оценил угрозу, занёс этого человека в свой внутренний, постоянно ведущийся список рисков и потенциальных врагов. Этот фанатик стал его личным, смертельным противником. Но сейчас, в этот победный момент, стоя у спасенного им поселения, Игорь чувствовал себя не жертвой, не пленником, не заложником обстоятельств. Он чувствовал себя архитектором. Творцом, меняющим ландшафт этой новой, жестокой реальности под себя. И это осознание, горькое и трезвое, было куда слаще любой мимолетной радости.
*** *** ***
Ликование в селении не утихало, перерастая в шумное, почти истеричное празднество. Люди, еще утром готовые в отчаянии принести в жертву своего же соплеменника, теперь сновали между полуземлянками с полными, плескавшимися через край ведрами, смеялись громко, безудержно, и бросали на Игоря быстрые, украдкой, полные суеверного почтения и страха взгляды. Он стоял в стороне, в тени нового «журавля», опираясь ладонью на его длинный, отполированный руками шест, и смотрел, как жизнь, простая и яростная, возвращается в это убогое, прижавшееся к земле место. Глубокое, профессиональное удовлетворение от блестяще решенной инженерной задачи постепенно сменялось в нем трезвой, вымывающей адреналин усталостью. Он не обманывал себя наивными иллюзиями – эти люди были безмерно благодарны сегодня, но завтра, столкнувшись с новой, необъяснимой бедой, могли так же легко, под влиянием того же жреца, обратиться против него, видя в нем удобного козла отпущения, причину нового гнева богов.
Хергрир тем временем закончил короткие, деловитые переговоры со старейшинами. Торг был стремительным и односторонним – несколько дополнительных, отборных бобровых шкур в обмен на «услугу» его странника. Конунг тяжелой, уверенной походкой подошел к Игорю, его лицо, как всегда, напоминало высеченную из льда маску, но в уголках глаз таилась тень удовлетворения от выгодной сделки.
— Идем, — бросил он коротко, без лишних слов, и развернулся, направляясь к ладье, даже не обернувшись, чтобы проверить, следует ли за ним его «ведающий».
Варяги уже грузились, перекликаясь хриплыми голосами. Эйрик и Ульв, проходя мимо Игоря с канатными узлами в руках, кивнули ему – коротко, по-деловому, без прежней насмешливой брезгливости. Доливать воду в бочки, таскать тяжелые сундуки – с такой работой справятся многие. Но найти воду там, где ее отродясь не было, и создать из палки и камня устройство, навсегда меняющее быт, – это уже нечто иное, лежащее за гранью их понимания. Это уважали. С этим считались.
Игорь сделал последний, оценивающий взгляд на поселение, впитывая картину этого архаичного быта. Его взгляд, скользнув по празднующей толпе, на мгновение зацепился за темный, как пещера, проем двери одной из дальних, самых убогих полуземлянок. Там, в густой тени, неподвижно, словно слившись с темнотой, стоял жрец. Он не двигался, его худая, аскетичная фигура напоминала хищную, терпеливую птицу на присаде, выжидающую своего часа. И даже на таком расстоянии, через всю площадь, Игорь физически почувствовал на себе тяжелый, ледяной груз его абсолютной, беспримесной ненависти. Это не была горячая, слепая ярость проигравшего. Это было холодное, обдуманное, выстраданное обещание, переданное одним лишь взглядом. *Это не конец. Мы еще встретимся. И тогда один из нас умрет.*
Он медленно, с наслаждением чувствуя свободу в еще ноющих от онемения руках, развернулся и пошел к ладье, к своей новой, пока еще неясной судьбе.
Лодка плавно отчалила от берега, и поселение, с его шумом и суетой, быстро скрылось за густыми зарослями идущего вдоль воды ивняка, а затем и за крутым речным изгибом. Игорь устроился на своем привычном месте у борта, но теперь его руки были свободны, и он мог в полной мере ощущать прохладу дерева под ладонями. Он смотрел на проплывающие мимо берега, на густую, нетронутую, вечнозеленую чащу, и в его голове, очищенной от сиюминутной опасности, медленно, как пазл, укладывались кусочки мозаики его нового положения. Он выжил в первой, самой смертельной схватке. Он нашел примитивный, но работающий способ коммуникации с этими людьми. Он доказал свою ценность, причем не как раба, а как специалиста. Теперь, когда сиюминутный вопрос выживания был снят, вставала новая, более сложная задача: что делать дальше? Какую стратегию избрать?
Хергрир сидел на своем командирском месте на корме, у мощного рулевого весла. Игорь заметил, что конунг до сих пор не вернул ему ни складной нож, ни зажигалку. Он не просил и не напоминал. Он уже усвоил главный закон этого мира: здесь все, от куска хлеба до права на жизнь, решает демонстрируемая сила и практическая полезность. Просьбы, мольбы были здесь признаком слабости, а слабых здесь не терпели. Сильных – боялись. Полезных – уважали.
Прошло несколько часов размеренного пути. Солнце, огромное и багровое, начало клониться к самому горизонту, окрашивая воду в медные, золотые и кровавые тона, растягивая длинные, искаженные тени от деревьев. Хергрир что-то негромко, отрывисто сказал гребцам, и те, как один, в такт, убрали весла, позволив тяжелой ладье медленно и величественно дрейфовать по течению, подчиняясь реке. Конунг тяжело встал со своего места и неспешными, властными шагами прошел по центру судна, прямо к Игорю.
Он остановился перед ним, заслонив собой ослепительное заходящее солнце, превратившись в высокий, могучий силуэт. В его руке, зажатый в мощных пальцах, был нож Игоря – Victorinox. Хергрир повертел его в пальцах, и идеально отполированное лезвие, поймав последний луч, блеснуло ослепительной, холодной искрой, словно живое.
— Странная вещь, — произнес Хергрир на своем ломаном, гортанном наречии, которое Игорь уже начинал понемногу, по обрывкам, понимать. — Сталь… хороша. Тверда. Гнется, но не ломается. Лучше нашей, кузнечной. И сложена, как… — он сделал точный жест, словно что-то складывая пополам, демонстрируя понимание принципа.