— Что вы себе позволяете? Мы ничего не употребляли! — резко сказал Сагада. — Можете посмотреть мой анализ крови. Всем сделали — всё чисто.
— Посмотрим, — кивнул я. — Я просто не верю, что взрослые люди в пятницу вечером собрались… почитать стихи.
— Это не просто стихи, — холодно ответил поэт. — Это сама… жизнь. Вам не понять.
— Ладно, сама жизнь, — поморщился я. — Скажите мне лучше, почему «Мёртвая поэзия»? Почему ваш клуб так называется? Вы что там, суицидные настроения распространяете?
— Я ещё раз повторяю, молодой человек, — церемонно скривил губы Сагада, — у нас настоящие поэты. С большой буквы… Мы члены Союза писателей.
— Понятно, что члены, — хмыкнул я. — Так почему «мёртвая»-то?
— А вы догадайтесь, — вопросительно уставился он на меня.
— О как, — сказал я. — В шарады будем играть, да? Шарады Сагады? Нет уж, догадываться не буду. Рассказывайте, а то поедем разговаривать в другое место, не посмотрю на ваше головокружение.
— Мёртвая, потому что в современном мире поэзия умирает, — спокойно ответил он. — Как явление. Никто больше не читает стихи. Поэзия не издаётся, не продаётся, не востребована. Её место заняли хайп, блогеры, рэп и пустая говорильня. Сегодня люди перестали чувствовать слово, перестали искать смысл. Мы — последние, и мы пытаемся это удержать. Поэтому наш клуб и называется «Мёртвая поэзия». Это не культ смерти, как вы до такого додумались… Это крик о том, что жива она только в нас. Мы хотим вернуть поэзии внимание, возродить её суть, напомнить массам, что в рифме живет душа.
— Понятно, — сказал я. — Всё у вас не просто так, всё со смыслом, да?
Он промолчал, только отвернулся к окну.
— Так кто мог дощечку на дымоход положить? — спросил я. — Угрожал кто-то? Какие мысли есть?
— Понятия не имею, — сказал поэт, чуть подняв подбородок. — Мы обычные, интеллигентные люди. Просто чуточку более творчески утончённые и образованные. Возможно, кого-то и задевает наша эрудиция, наш кругозор… но я сомневаюсь, что…
— Стоп, стоп, стоп, — перебил я. — Корней Поликарпович, давайте со словоблудием закончим. Говорите прямо, кто мог это сделать? У вас есть враги? Кто мог желать смерти вам или вашим, так сказать, членам клуба?
— Да никто, — пожал он плечами.
— Хорошо, спрошу по-другому. С кем у вас конфликты?
— Ни с кем, — ответил он уверенно.
— Вот прямо уж так и ни с кем, — усмехнулся я. — А я вот сижу рядом, и у меня уже конфликт к вам зреет.
— Что вы хотите этим сказать? На что вы намекаете? — дернулся поэт.
— Хочу сказать, что не бывает у нас белых и пушистых, особенно поэтов. Они всё близко к сердцу принимают.
— Ну да, да, — кивнул он. — Есть такое. Душа поэта более ранимая.
— Так вот, ранимый ты мой, — сказал я. — С кем ругался?
— Ну… разве что только с бывшей женой, — растерянно пробормотал Корней Поликарпович. На лице его промелькнула тень тревоги — мимолётная, но выдавшая всё.
— Бывшей? В разводе? — уточнил я.
— Нет, мы в процессе. Но я так говорю — бывшая, потому что мы с ней уже… ну, не того, сами понимаете.
— Ага, — кивнул я. — Если поэтически выражаться — прошла любовь, завяли помидоры.
— Это звучит вульгарно, а не поэтически, — поправил меня поэт.
— Без разницы, — отмахнулся я. — Зато красиво. Так вот, давайте уточним, в чём ваш конфликт с бывшей?
— С моей стороны никакого конфликта нет, — произнёс он.
— А с её?
— Ну, знаете ли, у неё-то вообще есть любовник. И она не скрывает своих отношений с ним.
— Стоп-стоп. Вы сначала с ней разбежались, помидоры завяли, так сказать, а потом появился любовник? Или вначале появился этот любовничек-росток, а потом начали вянуть ваши помидорки?
— Ну, странная у вас аллегория, — хмыкнул поэт, — но скорее — второе.
— Ага, то есть жена вам изменила, и потому вы расходитесь?
— Как не прискорбно это признать — да.
— Почему прискорбно? Это жизнь. Бывает.
— На кого она меня променяла! — вспыхнул поэт. — Он даже не знает, кто такая Ахматова!
— Ну, признаться, я лично тоже с ней не знаком, — сказал я, — но это к делу не относится. Подробней, подробней, товарищ Сагада. Подробности мне выдавайте.
— А что тут говорить? — махнул рукой он. — Они живут в моей квартире. Хотят её забрать. Мы судимся сейчас, делим имущество. Я вынужден ютиться на даче, которую вы видели. А квартира — в центре города, сталинская застройка, высокие потолки, лоджия. Но я не отдам. Я не сдамся. Я буду судиться до последнего.
— Ага, квартирный вопрос, значит, у нас тут нарисовался, — протянул я. — А вот это уже интересней. Адрес вашей супруги скажите-ка? И как зовут её любовника?
Он не стал спорить и всё это назвал.
* * *
Дозвониться до супруги Сагады, Елены Александровны, я почему-то не смог — она упорно не брала трубку. Решил поехать сам, по тому самому адресу, который дал мне её бывший муженёк, рогатый поэт.
Дом находился в центре города. В этот дневной час двор пустовал. Я позвонил в домофон — тишина, никто не ответил.
— А вы к кому? — скрипнул голос за спиной.
Я обернулся — подошла любопытная бабулька.
— В тринадцатую квартиру, — сказал я.
— В тринадцатую? — переспросила она. — А зачем?
— Полиция, — ответил я.
— О, полиция! — обрадовалась старушка, закивала, пожёвывая губы, которые периодически полностью прятались в рот. — Давно пора! Я вот звонила вчера, весь вечер участковому звонила, вызывала. Так ведь никто и не приехал! Сказали: «Некогда, бабушка, вызовов много». А у нас тут скандалят люди.
— Кто скандалит? — спросил я.
— Ну как кто?.. — старушка сделала круглые глаза. — Вот, в 13-й квартире, — зашептала бабулька, наклоняясь ко мне. — Вот это Ленка, значит, и мужской голос какой-то. Ох, дрались! Тарелки бились, что-то бухало, падало… А потом как хрясь — и катится, катится… медленно так катится. Вы уж разберитесь, товарищ мильцанер. Может, там что-то такое происходит.
— Разберёмся, — сказал я. — Вы только дверь мне откройте.
— А, да конечно! Только я не с этого подъезда, я с соседнего. Но за стенкой всё слышала. Сейчас я Петровне наберу.
Она деловито нажала три кнопки на домофоне. Гудок, треск, потом из динамика послышался старческий голос:
— У аппарата!
— Петровна, это я! Я милицию привела!
— Зачем мне милиция?
— Тьфу ты, ну ты! Да не тебе милиция, в тринадцатую квартиру!
— Ну так и идите в тринадцатую.
— Так ты нам дверь открой, глухая тетеря!
— А… ну сейчас.
Раздался щелчок, писк и щёлканье домофона — дверь разблокировалась.
— Спасибо за бдительность и содействие, — сказал я.
— А я тут подожду вас, — кивнула бабушка и села на заснеженную лавочку. — Спрошу потом, что