Даже если лидер – натуральный гигант мысли и духа, он остается человеком, а значит, не свободен от ошибок. Однако принцип селекции по признаку безусловной лояльности приводит к тому, что рядом нет никого, кто мог бы от этих ошибок его удержать. Опереться можно только на то, что оказывает сопротивление, но в традиционной культуре сопротивление – один из смертных грехов. Скорее рано, чем поздно, вокруг лидера формируется сводный хор, стройно подхватывающий любой его фальшивый напев. Сам характер культуры – патриархальная – определяет образ лидера как центральную смысловую основу, а его удовольствие или неудовольствие – как единственный критерий измерения результата любой деятельности. Это неизбежно приводит к развитию широкой практики приписок и искаженных докладов, формирующих приятную для начальника картину реальности. О пользе дела речи тут не идет, и некое общественное благо может состояться, только по счастливой случайности совпав с высочайшей волей, которую бросятся исполнять лояльные статисты на руководящих позициях.
Консерватизм и ксенофобия.
Традиционная патриархально-военная культура ориентирована на постоянное воспроизводство самой себя, она враждебна к новым смыслам и продуцирует только стазис. Ее образ будущего – всего лишь прошлое, спроецированное на шкалу времени. Это охранительная, а не созидательная культура, ценности которой зачастую описываются через отрицание иного и нового. Ей свойственно то, что Томас Кун называл «ослепляющая сила устоявшихся парадигм»: люди уверены, что в случае изменений нас ждет какая-то глобальная катастрофа.
Источники такого консерватизма лежат в первобытной ксенофобии, которая является неотъемлемой частью аграрной идеологии периода становления военных элит: наше племя – в окружении коварных врагов, которые безнравственны, коварны и уничтожат нас при любом удобном случае, если мы такой им предоставим. Отсюда суеверный архаический ужас перед любым международным взаимодействием и интернациональным объединением, которое мыслится как ловушка, расставленная для того, чтобы стереть нашу драгоценную идентичность. Мировое правительство мыслится похожим на собственное национальное, а потому сама идея вызывает закономерный ужас и отторжение.
Патриархально-военная культура – культура людей, сидящих на одном месте, охраняющих границы этого места, подозрительно и агрессивно относящихся к ко всему, что за границами находится. Мир видится исключительно через призму «мы и они», где «они» всегда против нас. Таким образом, возникает замкнутый контур, внутри которого вырождается управленческая система, уничтожается творческое начало, не принимаются сторонние идеи и невозможно партнерство.
Постоянная ложь, которая требуется для поддержания архаичной картины мира.
Специфическое отношение к людям, как к бессмысленным скотам, свойственное консервативному руководству, обуславливает постоянную начальственную ложь: ведь правду сказать нельзя, потому что «они не так поймут». Однако «они» прекрасно понимают, что им врут, но соглашаются принять ложь как часть условий игры. В связи с этим происходит обесценивание любой начальственной информации и постоянный поиск подтекстов. Интерпретации властных заявлений становятся отдельным публицистическим жанром. Конспирологами стали все: никто больше не верит сказанному, все ищут тайные смыслы и расшифровывают подтекст, исходя, как водится, из собственных предрассудков. Говорить об эффективной коммуникации в такой ситуации не приходится вовсе.
Удержание коллективного интеллекта на минимально возможном уровне.
Для того, чтобы в ложь верили – а ложь в консервативной культуре, как правило, крайне топорная и безыскусная – нужно поддерживать низкий уровень образования, интеллекта и способности к критическому мышлению. Политике это необходимо для готовности граждан с воодушевлением принять любую войну и беду, экономике – для управления потребительским поведением. Гражданину достаточно знать ремесло, уметь поставить подпись на избирательном бюллетене, делать покупки, взять кредит и нажать на курок. Для традиционной культуры характерен положительный образ «простого человека», который «не теоретик, а практик», «академиев не кончал» и вообще, «делает дело». Отношение к ученым, а уж тем паче к деятелям искусства всегда подозрительное; им позволено пребывать в обществе или в качестве полезных чудаков, или исполнителей идеологически верных речевок».
Я перепечатал написанное и послал Оксане по почте. Она быстро ответила, поблагодарила, потом снова позвонила, еще раз приехала, и в скором времени стала гостьей едва ли не столь частой, как и Егор. Я отыскал в серванте старую пепельницу с золоченой надписью «120 лет ВСЕГЕИ» и приспособил ее на лоджии; она любила кофе – я заказал с доставкой гейзерную кофеварку и ставил ее на огонь, когда Оксана писала, что заедет «на поболтать». С проектом по трансформации корпоративной культуры дело у нее шло не слишком гладко: собственник, человек уже немолодой, колебался между привычкой и доводами рассудка, зато категорически против высказывался новый исполнительный директор компании.
– Вообще-то он «парашютист» … – рассказывала Оксана.
– Спортсмен, что ли? – не понял я.
– Нет, так называют тех, кого спустили оттуда, – она потыкала пальцем наверх. – Ну, то есть такие люди попросили взять на работу, что не откажешь, понимаете? Этого персонажа месяца три назад прислали из…как сказать…ну, из большой государственной корпорации с очень известной службой безопасности, укомплектованной бывшими сотрудниками силовых органов, которую называют спецназом первого лица этой компании…
Яснее не стало, но я вспомнил о непростых правилах, по которым большинству тут приходится жить, и отмахнулся.
– Ну да, не суть, – согласилась Оксана. – От него избавились, видимо, за ненадобностью или бестолковостью, но корпоративная солидарность не дала просто вышвырнуть за периметр, и, как часто бывает в таких случаях, намекнули нам довольно прозрачно, что лучше найти этому деятелю место, чем отказать. Я его не собеседовала даже. Когда собрали управленческий коллектив, чтобы его представить, он в первую очередь отрекомендовался как бывший военный, офицер и участник всех вооруженных конфликтов последних двадцати лет на Ближнем Востоке – можете вообразить такое? Самое главное, видимо, и ценное в своей жизни выбрал. Я чуть из кресла не выпала. При этом про достижения, так сказать, на гражданке ничего не поведал. В итоге получил у публики прозвище Рэмбо, за глаза, конечно же.
– Ну, тогда понятно, почему он так