Криксы или криксы-вараксы – тоже демоны детской болезни и одновременно страшилища, которыми пугают детей. Их появление становится заметным, когда ребенок принимается ерзать и плакать, особенно по ночам. Свое имя криксы получили от криков, которые издают их жертвы. Против крикс применяли заговоры: «Криксы-вараксы! Идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца!», сбрызгивали ребенка освященной водой, «выкуривали» крикс, заставляя ребенка дышать дымом, или «снимали относ» – измеряли ниткой детское тело, нашептывая при этом наговоры, затем измерительную нитку относили на перекресток дорог или в глухое место, чтобы «криксы сгинули».
Проклятые дети, унесенные нечистой силой, могли превращаться в подпольников – входить в «чертову семью», проживающую под полом избы. Эти дети незримо живут рядом с прежними родичами, но во всем отныне послушны нечисти. Правда, девушки-подпольницы могут иногда навещать своих сестер и матерей в «людском» мире. Увидеть подпольника, как считалось, можно, встав на лестнице, что ведет в подпол, и посмотрев между ног. По замечанию М. Н. Власовой, вера в подпольников могла быть связана со старинным обычаем погребения покойников прямо в доме и с представлением, что все умершие родственники остаются «в доме».
Особняком среди похищенных / подмененных детей стоят безрукие и одноногие игоши – духи мертворожденных и скончавшихся без крещения младенцев, которых нередко тоже закапывали в подполе избы. Эти духи склонны озорничать и портить домашнее имущество.
Конечно, сами дети, на которых позарилась нечистая сила, никакого отношения к нечисти не имеют – они лишь жертвы ее происков, а вот «колоды», оставляемые чертями взамен украденных детей, и те страшилища, которыми пугали (и кое-где пугают до сих пор непослушных ребят), явно отличаются «бесовскими склонностями». Насколько можно судить по записанным фольклорным текстам, никаких сомнений на сей счет в традиционной культуре не возникало.
Упыри, еретики и другие покойники
Русская нечисть, как мы уже знаем, условно делится на две большие группы, неравные по численности.
К первой группе относятся те фольклорные персонажи, которые обладают несомненной личной индивидуальностью (Кощей, Яга, Лихо) или, как бесы с чертями, наделяются теми или иными признаками и повадками, что превращают их, так сказать, в индивидуальность коллективную, отличную от прочих – и явно принадлежащую к «иному», потустороннему миру.
Во вторую же группу входят сверхъестественные персонажи, «заимствованные» из мира реального, – олицетворения тех негативных явлений, которыми сопровождается обычная человеческая жизнь и которые в традиционной культуре удостаиваются «овеществления»: это и болезни (лихорадки), и детские страхи, и многое другое.
Особое место среди персонажей этой второй группы занимает смерть – точнее, Смерть, с прописной.
* * *
Правомерно ли утверждать, что Смерть относится к представителям нечистой силы? Думается, что да, ведь фигура Смерти в фольклорных текстах – быличках, сказках, загадках – изрядно демонизируется: она – «живой скелет» или старуха (ведьма) с косой, может появляться из-под земли (то есть из преисподней) или вовсе «из ниоткуда», чрезвычайно голодна и прожорлива, защититься от нее и «прогнать», хотя бы временно, можно теми же магическими средствами – специальные обряды, соль, порох, редкие травы и пр., – что помогают против другой нечисти.
Тут можно вспомнить и образ Коровьей смерти – воплощения повальных болезней домашнего скота, – которая тоже воображалась «живым скелетом» или старухой и которую тоже пытались отвадить, совершая обряды (опахивание, «закапывание»), чертя магические круги и применяя всевозможные «хитрые» способы, действенные против нечисти.
* * *
Вот описание демонической Смерти из русского духовного стиха об Анике-воине:
До половины пути [до] начального града
Ерусалима не доехал.
При пути при дороге
Анике же чудо объявилось:
У чуда ноги лошадиные,
У чуда тулово звериное,
У чуда буйна глава человечья,
На буйной главе власы до пояса.
Кстати говоря, в том же духовном стихе Смерть сама, пусть косвенно, признает свою принадлежность к нечистой силе, когда заявляет:
Не можно мне строить соборную церковь,
Не можно мой лик писать на иконах,
Не можно мне стоять во Божьей церкви на престоле
И не можно на меня Богу молиться,
Не можно мне местные молебны служить.
Вдобавок ряд фольклорных сюжетов с участием Смерти в немалой степени схожи с сюжетами о глупом черте, и отсюда тоже напрашивается вывод, что Смерть и нечисть «родственны».
Смерть в таких текстах, с одной стороны, владеет, как и черт, колдовской, «иномирной» силой, однако, с другой стороны, она доверчива и даже глуповата, ее не составляет труда одурачить, спрятать в табакерку или в сундук, а потому герои сказок, например, не страшились с ней состязаться. Впрочем, в конце концов она все равно берет верх над человеком.
Если Смерть – это нечисть, то ничуть не удивительно, что и о людях, которых она забирала, в традиционной культуре складывались соответствующие представления.
Считалось, что большинство людей умирает «положенным образом, как заведено», хотя жизнь на этом не заканчивается, – покойник продолжает жить, только на «том свете»; вот почему было принято – и порой практикуется по сей день – класть в гроб монеты, чтобы «откупиться» от мертвых соседей, ставить штоф с водкой и закуску («на угощение»), и так далее. Более того, все недавно умершие «беспокойны» и даже опасны, поскольку их посмертная участь еще не определена высшими силами.
Это стойкие отголоски архаических верований, согласно которым павшего воина хоронили с оружием и конем, дабы он мог сражаться и по «ту сторону», а властителю «подбирали» посмертное сопровождение, убивая его слуг и наложниц.
И в христианстве, и в более ранние времена верили, что мертвецы порой встают из могил; в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях под 1092 г. сообщается о нашествии на Полоцк «бесов» и мертвецов («навье»), которые нападали на горожан.
Грознее всего первые сорок дней после смерти, когда всякий