Известны былички и предания об умруне – первом покойнике, похороненном на каком-либо кладбище. По праву первенства он становится главным над всеми прочими погребенными, иногда заимствует их силу и распоряжается своими «подданными», заставляя тех преследовать живых.
Особый разряд «беспокойных», «живых» мертвецов составляют так называемые заложные покойники, как предложил когда-то этнограф Д. К. Зеленин, или покойники забытые, как предпочитают их называть современные исследователи. Это те, кто окончил свои дни неестественной смертью, – самоубийцы, опойцы, погибшие, сгинувшие без следа, а также колдуны и ведьмы.
Заложными или забытыми покойниками будто бы именовали тех, кто был погребен без отпевания, кто заблудился в лесу, утонул в реке, пропал без вести или был похищен нечистой силой вследствие родительского проклятия. Зеленин, ссылаясь на старинное послание Максима Грека, утверждал, что этих мертвецов не предавали земле, а закладывали («заложный» = «заложенный») их тела досками или камнями («отынять колием»). Сегодня выдвинуто обоснованное предположение, что Максим Грек подразумевал не закладывание, а обнесение частоколом.
Если «родителей», то есть обычных покойников, в поминальные дни могли даже приглашать к обеду – правда, все равно старались поскорее от них избавиться, чтобы мертвые не увели живых за собой на тот свет, – то заложные покойники внушали несомненный страх. В таких покойниках видели стихийных духов – вспомним истории о «приспанных» и похищенных нечистью детях, которые сами становятся чертями и начинают «подсылать огонь» или «мутить воду» – и впрямую причисляли их к нечисти.
* * *
Самыми страшными среди заложных покойников признавались ведьмы и колдуны. В традиционной культуре бытовало убеждение, что эти покойники способны вставать из гроба и «ходить, пока не истлеют кости», что их тела в могиле не гниют, а покрываются чешуей, волосы седеют, а на ногах и руках вырастают длинные и острые когти. По ночам они пугают путников и даже проникают в людские дома, где настойчиво требуют еды, или попросту «заедают» людей.
В некоторых областях России таких колдунов и ведьм именовали соответственно еретиками и еретицами. Исследователи отмечали, что еретиком колдун становился только после смерти: «Один и тот же человек – кудесник, знахарь и порчельник – называется в жизни колдуном, а по смерти, если бы он заходил по ночам и стал бы есть людей, – что бывало на веках, – еретиком».
Утверждалось, что они могут «портить» живых и губить скот, пуская «наговоры по ветру», что они питаются младенцами, что «иссушивают» каждого встречного и вообще необычайно злы. Эта приверженность злу наряду со сверхъестественными способностями очевидно превращала еретиков в нечистую силу (иногда утверждалось, что «оживает» не сам колдун, что его поднимает из могилы бес, который вселился в мертвое тело).
Любопытно, что в Поволжье и на Урале к еретикам причисляли «душегубца и еретика» Стеньку Разина. Еретиками же народная молва называла убийц князя Андрея Боголюбского, взятого на мечи собственными боярами, одного из самозванцев, пожелавшего занять русский престол в Смутное время и выдававшего себя за сына Бориса Годунова.
Само слово «еретик / еретица» происходит не напрямую от греческого «ересь» (αίρεσις), а от русского производного «ересть, ересно» – «волшебство, колдовство»; «еретничать» значит «колдовать». Еретики, как считалось, заключают договор с дьяволом на определенное число лет жизни; если они умирали раньше назначенного срока, то поднимались из могилы, чтобы дожить оставшиеся годы».
Позднее предание сообщает, что с еретиками удалось справиться после принятия христианства: «Досель худо от еретиков было, сохрани Бог, как худо. <…> После того как Христос по земле прошел, – еретикам ход усекло, вся нечисть разбежалась; а то было время: только солнце село, – не оставайся один на улице: беда!.. Да и в избу ползут».
Ради избавления от такой напасти могилы подозреваемых в «ерести» колдунов разрывали, переворачивали покойников, подрезали им пятки и вбивали в спину осиновый кол. В качестве оберегов от этих мертвецов использовали кошек, которых еретики боятся, потому что кошки их «насквозь видят», а «прогнать» еретика можно криком петуха, как и любую нечисть.
* * *
К нечистой же силе, пусть менее грозной, относили также тех покойников, кто не способен «утихомириться», потому что покончил с собой или умер от пьянства, «бесовской хвори». Они, как считалось, бродят возле места своей гибели и пугают живых, а еще могут сниться живым и требовать, чтобы их похоронили по всем правилам. Пьяниц и после смерти мучает жажда, поэтому они не ведают покоя; либо, попав «в присягу» к чертям, они вынуждены, как и самоубийцы, служить «подлинной» нечисти ездовыми животными. Причем «чертова езда» как природное явление сопровождалась обычно сильным ветром, а утопленники могли «взбалтывать» реки; эти признаки указывают на связь таких покойников со стихиями и дают понять, что их считали стихийными духами.
Наименее опасными среди заложных покойников признавались те, кто умирал внезапно, скоропостижно; более того, верили, что тот, к примеру, кого убило громом, попадет в царство небесное. Под влиянием церкви позднее распространилось мнение, что погибший от молнии человек был праведником и невинно пострадал из-за беса, который спрятался за него от Божьего гнева.
* * *
Особняком от прочих заложных покойников, связанных с нечистой силой, стоят упыри – хвостатые и кровожадные покойники, безусловно причисляемые к нечисти.
Само слово «упырь» в русском языке известно как минимум с XIV века: в поучениях против язычества сохранились упреки тем, кто «кладет требы», то есть приносит жертвы, «упырям и берегиням»; а в тексте «Толкование на книги пророческие», оригинал которого датируется XI столетием, упоминается некий книжник по прозвищу Упырь Лихой. Если учесть, что слово «лихо» в традиционной культуре обозначало все злое, то это прозвище явно отсылает к магическим практикам и взаимодействию его носителя с потусторонним. Иных сведений об упырях и берегинях с древности не сохранилось. Многочисленные толкования образа берегинь, известные с XVIII столетия и развиваемые по сей день, – всего-навсего лингвистические и псевдолингвистические реконструкции разной степени произвольности.
По одной версии, слово