Жизнь налаживалась. Если не учесть, что в ней больше не было Германа и меня порядком достала бесконечная учеба, все было очень даже неплохо. Я по-прежнему злилась на Германа, мысли о том, что он обманул и предал меня, не оставляли ни на секунду. Именно поэтому мне было легче: когда ты на кого-то в обиде, то тоска по этому человеку отходит на второй план.
Мы часто гуляли с друзьями, пару раз даже выбирались на природу покататься на горных лыжах и пожарить шашлыки в уютных беседках. Днями я отвлекалась, как могла, а ночами приходила домой, ложилась на кровать и плакала. Все казалось отличным лишь до ночи. А ночью на землю опускалась невыносимая грусть.
Ночью, когда зима официально сменилась весной, я впервые за много дней осталась дома одна – родители уехали на юбилей к какой-то дальней родственнице по папиной линии. Они настаивали на том, чтобы я поехала с ними, но путешествие в соседний город на все выходные было непозволительной роскошью: в понедельник предстоял очередной зачет по фармакологии. Когда я преуспешно сообщила об этом родителям, они тут же решили, что никуда не поедут, но я настояла на обратном. В конце концов, не могла же я привязать их к себе навечно. Прекрасно видела, как работа изматывает маму круглые сутки на пролет, как дёргается глаз папы от очередных деловых переговоров. Им нужно было отдохнуть и расслабиться, и держать родителей на привязи было бы слишком нагло и эгоистично.
– Мам, мой прекрасный невидимый друг уже больше двух недель не объявлялся, – успокаивала я. – Не думаю, что решит объявиться именно в тот день, когда вы уедете.
– Именно в тот-то день он наверняка и решит это сделать! – парировала мама.
Вообще-то, по всем законам логики она была права. Аноним всегда появлялся, когда его не ждали. Всегда приходил в те моменты, когда я была наиболее уязвима. Но еще никогда прежде не оставлял меня одну так надолго. Это могло значить только два варианта: либо его целью было рассорить нас с Германом (чего он и добился), и в таком случае вряд ли когда-нибудь он объявится вновь. Либо я встретилась с очередным затишьем перед бурей. Но, как бы там ни было, родителей на праздник я все равно сбагрила.
– В холодильнике стоит плов. Там целая кастрюля, должно хватить. Если вдруг не хватит, свари макароны или закажи себе что-нибудь. А может быть, Вику позовёшь?
– Мам, вы уезжаете всего лишь на ночь, а не на вечность, – устало вздохнула я. – И у Вики там свои дела.
– Может, мы все-таки останемся? – не унималась мама. – Посмотрим фильм все вместе, а лучше – сходим в кино.
– Мама, ну хватит. Мы ведь все уже решили.
Уезжали родители не в самом довольном настроении. Смотрели на меня так, будто я вновь стала той маленькой девочкой из детства, за которой нужен глаз да глаз и комендантский час впридачу. Кажется, даже из-за Макса они никогда не тряслись так сильно, как из-за меня сейчас. Не зря просила Германа не писать заявление и не втягивать их во все это дерьмо. Ведь полиция как всегда не нашла никаких зацепок, а мама каждый вечер глотала валерьянку и пила корвалол.
Я просидела за фармакологией почти весь вечер, так что беспокоиться о моем досуге не пришлось. Часы пролетели незаметно. Разобрала три темы из пяти, оставив две самые сложные на завтра, прежде чем мой мозг вскипел окончательно. Препараты, группы, дозировки – от обилия информации можно было сойти с ума. Поэтому, дописав очередной рецепт, я захлопнула тетрадь и откинула ее в дальний угол стола. Пожалуй, на сегодня хватит.
Часы показывали девять минут одиннадцатого; я ужасно хотела есть. Немудрено! Я провела за учебниками несколько часов, даже не вставая. «Что ж, одиннадцатый час – лучшее время для маминого плова», – подумала я, а желудок подтвердил эту мысль голодным урчанием.
После ужина налила себе полный бокал вина. Одной бутылкой в нашем погребе больше, одной меньше – какая разница? Мне всегда претила мысль остаться дома одной, медленно распить бутылку дорого вина и много думать о жизни.
Спустя несколько глотков стало легко. Когда кончился бокал – весело. Со вторым бокалом я отправилась в ванну, решив продолжить своё блаженное романтическое уединение. Налила любимую лавандовую пену, отсыпала полпачки какой-то дорогой гималайской соли, которой обычно пользовалась мама, зажгла свечи. Горько пожалела о том, что во всем этом великолепии романтики я была одна.
Я пила вино и считала крупинки на потолочной плитке. На середине бокала настигла новая стадия – страдания. Вдруг очень некстати вспомнились все счастливые моменты, произошедшие со мной за эти полгода. А потом пришло осознание того, что как было раньше – уже никогда не будет. Крепко зажмурилась, чтоб отогнать от себя непрошеные мысли, но вместо этого из сомкнутых глаз просочились слёзы. Упали, смешиваясь с и без того соленой водой. И вот тогда-то началось. Боль пронзила тело насквозь. Я рыдала, била воду, расплескивая брызги пены по всей ванной, сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони и оставляя небольшие полуовальные кровоподтеки.
С трудом вспоминаю, как вылезла из тёплой ванны, закуталась в мягкий махровый халат и добралась до своей комнаты. Голова кружилась, все вокруг плыло, хотелось плакать, смеяться, говорить, кричать. И я делала все это, выплескивая накопившиеся эмоции, пока силы окончательно не покинули тело. Я рухнула на кровать прямо так, в халате, даже не расправляя покрывала.
Не знаю сколько я проспала, прежде чем проснуться от невыносимой головной боли. В комнате царила кромешная тьма, а значит, утро еще не наступило. Я протерла глаза и села на кровати. Что ж, вино было хорошим, но несколько бокалов в купе с пролитыми слезами сделали своё дело. От боли хотелось умереть.
Вслепую нащупала тапки где-то под кроватью, откинула плед, и только собралась встать, чтобы пойти на