На какое-то время воспоминания и Авиновы отвлекли Алексея от мрачных мыслей о Кати, но тут Сергей спросил:
— А ты чего нос повесил? Опять беда на любовном фронте?
Алексей кивнул:
— Крупный конфуз у меня с подполковником в четверг вышел. Чуть не побились с ним. Не хочет меня даже слушать старый чёрт. К Катеньке и приблизиться не могу.
— А пробовал?
— Ездил к ним домой вчера вечером, думал, подостыл подполковник. Надеялся, что супруга его образумила.
— И что?
— С порога выпустили на меня денщика Елизара с ружьём. «Убирайся, — кричал, — охальник, пока грех на душу не взял!»
— Во как? — Александр приподнял бровь. — Э-э, брат, так это они цену набивают. Видать, хотят девицу свою под венец поскорее, а не просто так… Жениться тебе придётся, чтобы к Катеньке приближаться, — хмыкнул он.
— В том-то и дело, что я просил руку и сердце Кати, а отец словно белены объелся! Орёт, слюной брызжет, чтоб я и думать забыл.
— Так может, у неё жених есть? — поинтересовался Сергей.
— Нет никого, она сама сказала, — вздохнул Алексей. — Мы любим друг друга, а тут… Жить без неё не могу!
— Слушай, ты только не раскисай, — старший Авинов неожиданно посмотрел на Алексея с сочувствием. — Погоди немного, не лезь на рожон, пусть всё утрясётся. Вам с твоей Катенькой, может, препятствия только на пользу пойдут. Заодно чувства проверите. Скоро Страстная седмица, в строгий пост страсти поутихнут, подполковник подобреет. А после Воскресения Христова на праздничной неделе в самый раз бухнуться ему в ноги и просить руки дочери. Кто ж в такой светлый праздник откажет?
— Сашка, дай я тебя расцелую за хорошие мысли! — Алексей с благодарностью посмотрел на друга.
— Но-но! С караульными не балуй! — Тот снова выпятил грудь и подмигнул Алексею. — С тебя завтра по кружке пива нам с Серёжкой.
Алексей не преувеличивал, когда говорил, что накануне вечером у дома Кайсаровых его встретил вооружённый Елизар. Разгневанный Панкрат Васильевич строго-настрого приказал денщику не пускать капрала Громова даже на порог и пригрозить оружием, если тот будет настаивать.
— Неужто прям стрелять в него? — выпучив от страха глаза, спрашивал старик. — Что ж он за злодей такой?
— В него не надо, — подполковник спохватился, что в желании уберечь дочь от кавалера, может зайти слишком далеко. — Так, пальнёшь в случае чего в воздух для острастки.
Кати в это время находилась в своей комнате и, к счастью, не слышала этот разговор, иначе у неё бы точно остановилось сердце от страха за любимого. На вчерашнем семейном совете, где Кати присутствовала в качестве обвиняемой без права оправдания, было решено, что до самого отъезда в Тополиное она больше не ступит ни шагу из дома одна. Только в сопровождении матушки или в крайнем случае Феоктисты. Дышать воздухом в одиночестве девушке разрешалось только в саду пани Рапацкой, да и то потому, что он хорошо просматривался из окон. Поначалу Панкрат Васильевич требовал, чтобы супруга с дочерью покинули Варшаву как можно скорее. Но Ульяна Назаровна быстро остудила пыл мужа, заявив, что не собирается увязнуть где-то на раскисшей дороге.
— К чему такая спешка? — недоумевала она. — С Кати мы всё решили — она видеться ни с кем не будет. Вот встретим все вместе Воскресение Христово, отгуляем пасхальную неделю и можно будет в путь собираться. Там уж и весна вступит в права, дороги высохнут, солнышко пригреет. Чай, не день-два к Тополиному добираться.
Кати слушала родителей сквозь слёзы и пробовала возражать:
— Неужто вы совсем меня не любите и хотите сделать несчастной? Матушка! Батюшка! Вы же сердце моё разбиваете!
— Вон как голову задурил капрал девчонке! — возмутился подполковник. — Обвинить родителей в нелюбви додумалась!
— Не девчонка я уже! — воскликнула Кати. — И понимаю, когда мне голову дурят, а когда любят всем сердцем!
— Душенька, успокойся, — обняла её Ульяна Назаровна. — Тебе только кажется, что ты понимаешь. Это от излишней молодой горячности. Всё пройдёт, поверь мне.
В глубине души она сочувствовала дочери. В памяти всплывали неясные воспоминания о собственных первых влюблённостях, первых терзаниях, теперь, спустя годы, казавшимися такими пустыми и бессмысленными, даже смешными. Поэтому мать искренне считала, что они всё делают на пользу дочери. И когда-нибудь, обзаведясь семьёй и детьми, живя в тихом имении, Кати вспомнит, как они позаботились о её счастье, и раскается в брошенных сегодня упрёках.
Когда в пятницу вечером под окнами послышался топот копыт, затем сменившийся быстрыми шагами, Ульяна Назаровна велела Кати идти в свою комнату и не выходить из неё. Тогда же Елизар, потрясая ружьём, выпроводил Алексея, а девушка проплакала весь вечер. Окна её комнаты выходили в сад, звуки улицы не доносились сюда, и она не знала, что Алексей уехал не сразу. Когда он в расстроенных чувствах усаживался на лошадь, из темноты вдруг вынырнула Яся.
— Добры вечур, пан Алекси, — поздоровалась она. — Так давно вас не видела. Вы в гости к Кайсаровым?
— Нет, уже из гостей, — буркнул капрал и спохватился: — Вам тоже доброго вечера.
— Так быстро погостевали? — удивилась Яся. — Мне здалось, вы только приехали.
— Так и есть, но… мне… — Алексей замялся. Не говорить же этой строящей ему глазки панянке, что его выставили вон. — Я вспомнил, что должен срочно вернуться в казарму.
— Как жаль. Я подумала, если у подполковника вам не рады, может, зайдёте к нам? Матушка будет довольна, она любит гостей. А я, — она взяла лошадь под уздцы, подошла к Алексею вплотную и прошептала, призывно глядя ему в глаза, — буду счастлива…
— Послушайте, пани Яся, — сказал Алексей, забирая уздечку из рук девушки. Лошадь при этом словно почувствовала настрой хозяина и отступила на пару шагов, — вы, безусловно, очень красивы. Но для меня существует только одна женщина — Катерина Панкратовна. Поэтому перестаньте случайно встречаться на моём пути и… найдите себе другого гостя.
С этими словами он тронул бока лошади и поскакал прочь от дома, оставив Ясю в отвратительном расположении духа.
Пани Катаржина очень расстроилась, узнав, что мать и дочь Кайсаровы собираются уехать через несколько недель. Подполковник наверняка откажется от жилья и переедет поближе к