— Стоп. Спасибо большое, очень исчерпывающе.
Эх, жалко. А я бы продолжил. Например, привел бы примеры. Тряпки-бабки, окно-говно там и прочее, подсмотренное в фильмах. Но меня остановили.
Студенты сидели с открытыми ртами, вытаращив глаза. Видимо, такой поток сознания они слышали впервые.
— I would be honored (Сочту за честь), — ответил я с улыбкой и хотел было сесть, но мне задали вопрос:
— А где Вы такому произношению научились?
— Языковой лагерь в Бостоне, — ляпнул я первое, что пришло на ум. Знал ли настоящий Модестас английский так же хорошо и где он практиковался, я понятия не имел.
— Ого! А произношение чисто британское, — похвалила Елена Андреевна.
— Спасибо. А вот в Литве меня называли American Boy. Считали, что я говорю именно на американской версии английского.
— Они ошибались, уж поверьте мне. Спасибо.
Дальше занятие пошло во вполне стандартном ключе. Мы писали сочинение плюс небольшой тестик. Я справился со всем минут за 40 и отправился сдаваться.
— Уже? — удивилась товарищ преподаватель, — Вы меня поражаете.
И принялась читать мои изваяния. Потом достала красную ручку, пару раз ей что-то написала и вернула листы мне. Там были оценки: отлично за обе работы.
— You may be free (Можете быть свободны), — сказала она мне.
— I'm not a potato (Я не картошка), — отшутился в ответ, попрощался и вышел.
Стоя в импровизированной курилке, я вдруг понял, что шутка была дурацкая. Во-первых, вряд ли кто-то в СССР знал, что такое картошка фри. А во-вторых, по-английски это french fries, а не potato free. Хотя некоторые наши соотечественники говорят за рубежом именно так.
Напоследок я ненадолго снова зашел в институт. По узким коридорам дошел до библиотеки и набрал книжек, в основном учебников. Там были все странные для меня дисциплины: Политэкономия, Научный атеизм, Научный коммунизм и История КПСС. Все это надо будет не только учить, но и понимать (по ним экзамены). С этими вещами, в отличие от того же английского, на старом багаже не справлюсь. А потому придется вспомнить молодость и начать делать то, что положено в такой ситуации: читать, учить и делать шпоры.
А так, в общем и целом, первым учебным днем я доволен. Интересно, что будет дальше?
Глава 6. Студенческий экшн по-советски
-— Модест, а ты в курсе, что у нас завтра? — спросил Шурик сразу после того, как мы вернулись в общажную комнату.
— Новый день на пути к светлому будущему? — отвечаю вопросом на вопрос, так еще и с отсылкой к советским лозунгам.
— Хуже, друг. Физра!
— И?
Физру я никогда не любил, это да. В школе я был дохляк (он же дрищ и прочие вариации), из-за чего каждый урок становился своего рода пыткой. А уж на сдаче нормативов я вообще плыл. Благо, установив однажды свой личный рекорд по подтягиваниям и отжиманиям, неизменно его повторял. Это было не сложно: и там, и там — ноль.
А еще я ненавижу волейбол. Игра, безусловно, хорошая, и посмотреть ее можно, (особенно женский волейбол). Но играть самому — ни за что. Придется заставлять.
Но мне было интересно, почему Шурик негодует.
— Хотя тебе, может, и не страшно, — сосед оценивающе осмотрел меня с ног до головы, — А вот у меня освобождение. Придется читать учебник.
Что-ж, это объяснимо. Даже в мои школьно-универские годы, уже в технологичном 21-ом веке, было это. Если в школе скорее для галочки (не дай Бог, ученик будет сидеть без дела!), то в универе все было очень серьезно: мини-курсовая с последующей защитой на зачете. В этом плане лучше уж получать в голову волейбольным мячом.
— Сочувствую. Редкостная хрень.
— И не говори! Кстати, а у тебя форма есть?
— Нет. Я бесформенное создание.
Мы дружно рассмеялись. Однако вопрос заставил задуматься.
***********************************************************
Порывшись на условно-своих полках, я понял, что форма у меня есть. Штаны-треники, какая-то футболка бело-желтого цвета и кроссовки, которые оказались малы. Ничего, пару раз побегаю в них и разношу, пусть и через боль.
Шурик удалился на кухню, после чего в комнату сразу вошел Электроник. Он предупредил, что они пообедают, а потом отправятся по делам. Куда именно, не уточнил, да я особо и не интересовался.
Мутные они какие-то. За все время моего пребывания в личине Модестаса Чеснаускиса мы пообщались от силы раза три (последний был сегодня). В остальное время парни либо спят, либо мы на лекциях, либо они ушли «по делам». На секунду во мне проснулся журналист-расследователь (откуда он взялся? расследованиями я не занимался), которому ОЧЕНЬ СИЛЬНО захотелось выяснить, что за дела. Шпионаж, слежка, прослушка — все как полагается. Но я подавил этот порыв. Не мое дело.
Куда важнее решить, чем заняться. Взятые книжки я давно уже прочитал и даже вернул на место, хотя обычно взятое с буксорса обратно не возвращалось. Оставалось трофеем. Нахожу в вещах Набокова, купленного перед судьбоносной встречей с Серегой, думаю уже взяться за него…. и не решаюсь. В памяти всплывает факт из истории отечественной литературы. Набоков был запрещен в СССР, а впервые начал печататься на исходе 1980-ых, до которых пока далеко (напомню, на дворе 1985). А потому светить «запрещенкой», так еще и со «странным» годом выпуска, совсем не хотелось.
Погрузившись