Я взглянул на белые стены нашего дома. В окнах весело играл солнечный свет. Днем все иначе – спокойно и безмятежно. Главное, чтобы вечером не отключил свет. Тогда ночь становится длиннее. И ужин – уже не веселая болтовня за столом, а часть той самой ночи. Вроде бы и разговоры те же, только на стенах пляшут тени от свечи и голоса тише. Отражения в темных окнах, словно там другие мы и тоже согнулись над свечкой. И нужно идти спать в темную комнату, в которой уже не включишь свет.
– Артур в деревне, – зачем-то сказала Оксанка.
Чертовы деревни.
– Я знаю. Пока.
Я думал, что дядя Марк будет сидеть на светлой кухне, пить чай и ждать пока, расцеловав меня в щеки домашние наконец уедут на далекий автовокзал. Он бы периодически подмигивал мне и сунув в руки газету с телепрограммой попросил бы обвести самые интересные фильмы на вечер. Я знал, что до фильмов не дойдет дело. Мы будем обсуждать модельки кораблей, дальние страны и то, как киты нападают на парусные корабли. И никто не загонит спать по часам. Воровато посматривая на стрелки, которые давно уже перешагнут полночь, мы будем рисовать в альбоме тех самых китов и из врагов спрутов.
Солнце ползло к трубам электростанции и уже коснулось одной из них. В окнах моего пустого дома теперь отражался закат. Я сидел на бревне с Артуром и Оксанкой и терпеливо вглядывался в конец улицы, где вот-вот должен был появиться невысокий силуэт дяди Марка в светлой джинсовой куртке.
– Не придет, – Артур ковырял пальцами сучок, который рассохся и почти выпал из старой коряги. – Жена не отпустила или забыл. Будешь один ночевать.
Я промолчал.
– Ты не бойся если что. Мы тут, через дорогу. Только зеркала все в доме перед сном к стенке отверни и портреты, если есть, тоже. Будет совсем страшно или звуки услышишь странные – фонариком в окно посвети. Я приду.
– Так ты и увидишь, – засмеялась Оксанка. Она сняла новые сандалии и растирала руками натертые пятки. – У тебя даже окна комнаты в другую сторону. Максим, пойдем к нам лучше. Я тебя тихо в сени пущу – там старый диван есть. До утра поспишь. Или у папы в гараже, только там собака.
– Не, точно не приедет, – заявил Артур. – Ты держись там, дружище. Главное рассвета дождаться. Смотри, если ночью проснешься, встанешь и не сможешь включить свет – оставайся, где стоишь, это ловушка. Попробуй открыть пальцами открытые глаза и тогда проснешься уже точно еще раз.
Оксанка пихнула его в бок локтем.
– Давай без страшилок сегодня.
Мне стало обидно, что девчонка за меня заступается и считает трусом.
– Это просто ночь, – сказал я уверенно. – Такая же, как и вчерашняя. Ничего в ней страшного нет. Хотите, хоть сейчас в старый дом.
Артур спрятал руки под выцветшую майку. Дул ветер и становилось прохладно.
– Не, я туда больше ни ногой. Вчера проходил мимо, залез на завалинку и в окна посмотрел. Знаешь, что там? Ничего. Протез ноги исчез с пола, как и не было. Ушел, я думаю.
Как один протез может уйти? Мне бы показалось это забавным днем. Но не сейчас. Ветер шевелил ветви деревьев, и они раскачивались на фоне темного неба. Скоро откроются двери в доме напротив и еще в одном поодаль. Протяжные голоса позовут Артура и Оксанку домой. А я останусь сидеть на бревне и смотреть на черные окна дома не решаясь войти внутрь.
Точно. Открылась дверь и на пороге в свете лампочки засуетился силуэт в коротком халате. Артур поднялся с бревна не дожидаясь крика.
– Про зеркала не забудь, – напомнил он. – Если в деревне кто-то помер, покойники любят навестить родных. Главное – в глаза не смотри.
– Да зачем ты его пугаешь? – Оксанка отвесила ему оплеуху со всей своей девчачьей силы. Но она была мелкой и Артур даже не пошатнулся и уж тем более не слетел с бревна, как ожидалось.
– Ладно, пока! – его тонкие ноги в белых шортах понеслись через дорогу, шмыгнув перед запоздалой машиной прежде, чем я успел ответить.
Оксанка виновато пожала плечами.
– Ну, я тоже пойду.
– Тебя проводить?
Ее дом в десяти шагах. Ладно, в сотне. Просто очень не хотелось домой. Но мне пришлось. Оксанкина маечка недолго маячила в темноте, потом пропала за высоким забором. Я остался с домом один на один.
Дом казался огромным, холодным и неуютным. В нем горел свет, но это был какой-то мертвый свет. Он не грел – только пугал. Я прошел на кухню мимо умывальника, стараясь не глядеть в зеркало. Осторожно ступил на высокий порог в комнату и попытался нащупать выключатель в темноте. Получилось не сразу. Лампы зажглись, замерцали. Что-то громко ударило в стену, прямо в перегородку между залом и спальней. Не показалось – листья цветка, подвешенного на тонкой проволоке к стене, мелко задрожали.
Я не побежал. Мог бы – уже летел бы по улице, тарабанил в Артуровы или Оксанкины окна. Но ноги налились тяжелым свинцом. Знаю, что это – распределительный бак наверху, не чердаке. Зимой он закипает и страшно ухает, от этого трясется стена. Но сейчас не зима. Я шагнул в комнату, еще раз. Казалось, что собственные шаги я слышу, как раскаты грома, но это невозможно – под ногами пыльный мягкий палас. Громко стучало только сердце, так, что закладывало уши.
В спальне света нет. И выключатель далеко. Нужно зайти прямо в темноту. В ту самую, откуда шум и кто-то смотрит. Всегда кажется, что темнота смотрит. Я замер, понимая, что не смогу шагнуть ни туда, ни назад. Ноги будто приросли к полу, а коленки стали вялыми. По спине бегали противные мурашки. Сердце колотилось так, что я не услышал шагов. И скрипа двери не услышал. Но кто-то точно топотал позади. Я повернул закостеневшую шею.
Короткая стрижка и джинсовая куртка. Он смотрел на меня улыбаясь, а в руках держал какой-то журнал. Наверняка мне. Что-нибудь про монеты или астрономию. Он такой.
– Дядя Марк, – почти бесшумно сказал я. Пересохший язык не шевелился за сведенными от страха скулами. Но теперь схлынуло. Как тяжелая холодная вода потоком прокатилась от затылка по спине и к пяткам. И едва не подогнулись ноги.
Он улыбался все еще. И смотрел на меня. Нет, не на меня. Чуть выше и в сторону. И улыбка