Я лениво посмотрел на мяч.
– Хорошо.
Женя вдруг засмеялась и бросила мяч в меня, он свободно выскользнул из моих неловких рук и покатился по траве.
– Ладно, давай займемся чем хочешь. У тебя же днюха.
Я замер в нерешительности. Блокнот упирался мне в бок, а вот ручку я, кажется, посеял.
На веранде дымил мангал. Папа что-то громко рассказывал соседу, размахивая свободной рукой. В другой он держал самодельную кочергу. Сухие поленья потрескивали и превращались в серые горячие угли. Мы незаметно проскользнули в дом за спинами родителей.
Внутри было тихо. Мама и Вика куда-то исчезли, чему я был только рад. Значит можно показать дом, которым я начинал гордиться. Я рассказал про переделанную кладовку, показал старые часы с кукушкой на кухне, которые не работали уже при старых хозяевах, свою комнату и вид из окна. Солнце почти село, сквозь стекло в мою комнату лился янтарный свет, казалось, что все застыло в нем, и мы с Женей, словно мошки в липкой вишневой смоле. Я убрал подальше альбом, поковырял ногтем засохший клей на столе.
– Отсюда на звезды смотреть хорошо, – заключила Женя. – Из моего окна только стену теплицы видно.
Мы спустились вниз.
– Ну, чем займемся?
Я оглядел кухню. На столе стояла в большой кастрюле залитая водой чищеная картошка, в раковине поблескивал нож. Над столом висел древний календарь на 1999 год.
– О, а давай сыграем в игру. Выдвинем два ящика стола и посмотрим, что из содержимого пригодилось бы нам на необитаемом острове. У кого больше полезных предметов, тот и выиграл.
Женя пожала плечами.
– Ну, давай.
В моем ящике оказались огрызок свечи, спички, ржавые ножницы, пара старых монет и ароматная елочка для машины. У Жени ножи и ложки. Вилки куда-то исчезли, видимо мама забрала на стол.
– Ладно ножи, а ложки мне на что? – сказала Женя.
– Значит я выиграл.
– Не уверена. Деньги точно не нужны, ножницами такими ничего не отрежешь, кроме пальца случайно. Спички – это да, но их мало, и они отсырели, а свечка, если есть костер, вообще не нужна.
Игра закончилась быстрее, чем я ожидал.
– Пойду мяч попинаю, – сказала Женя, улыбнулась и вышла во двор. Я еще постоял у стола с ножами, а потом поднялся наверх.
Вечер выдался звездным. Повсюду темно, ни души, только крыши дач темнеют на фоне звездного неба. Город далеко с его огнями, а звезды яркие и крупные. Под навесом летней веранды горела лампочка без плафона, под которой вились мелкие мошки и любопытные жуки.
Стол вынесли на веранду, и я сразу занял почетное место с торца. В мангале потрескивали угольки, легкий ветер выдувал золу и уносил ее в ночное небо. Мама и отец сидели справа, откинувшись на спинку лавки, сестра, первая отмучившаяся с тостом, на ступеньках крыльца. Викина желтая куртка блестела в темноте. Денис сидел возле Бориса Ивановича и ковырял вилкой картошку. Девочка Ира, между ним и отцом, хозяйничала во всех тарелках и отправляла в рот то кусочки мяса, то огурцы. Ее жидкие хвостики на макушке энергично дрожали.
– Тринадцать…, – философски затянул отец. – Я в тринадцать вообще дома не появлялся. Заходил только попить и кусок хлеба урвать. Гоняли мячик по всей улице, только стекла звенели, – он засмеялся. – А за яблоками в сад? Это ж целое приключение было.
Борис Иванович понимающе кивал и улыбался. Я поглядывал на часы.
– Кислые, мелкие, а набирали полную майку, кто сколько успеет, пока сторож не добежит. Вот ты, академик, полез бы ночью за яблоками? – спросил папа и тут же махнул рукой. – Ты и дома-то покупные не ешь.
– Покупные – совсем не то, – заметил Борис Иванович. Он взял девочку на коленки. Та обвела взглядом стол с более удобной позиции и зевнула.
– Устала, – объяснил Борис Иванович. – Набегалась и днем не спала.
– Может к Саше ее пока положим? – предложила мама.
Еще чего. Я вовремя вспомнил про маленькую комнату у лестницы.
– А может сюда. Близко и раскладушка есть.
Мама поднялась и протянула руки.
– Давайте отнесу. И посижу с ней немного, пока не уснет.
Жук деловито пролетел мимо моего лица и устремился к лампочке. На тарелке растекался бурым соком переспелый помидор. Я спас от наводнения кусочек мяса, передвинув его вилкой подальше. Папа положил мне самый большой кусок, от которого я отъел почти половину и теперь создавал видимость бурной деятельности в тарелке.
– Тоже в пятый класс пошла? – поинтересовался папа, обращаясь не то к Жене, не то к ее отцу.
– В пятый. И даже без единой четверки. Отличница, – гордо сказал Борис Иванович. – А еще недавно с соревнований по гимнастике. А ну-ка покажи, дочь.
Женя поднялась из-за стола, подошла к перилам веранды, выдохнула, вцепившись в них пальцами, а потом подпрыгнула и резко перевернулась. Она стояла на вытянутых руках почти не шатаясь, держась за тонкие перила, на которых я и подтянуться не решился бы.
Вернувшаяся из комнаты мама неуместно захлопала в ладоши.
Женя ловко спрыгнула на пол и отряхнула руки.
– Вот как! – многозначительно сказал папа и взглянул на меня. Я вернулся к мясу.
– В этом году серебро. Растем.
Женя вернулась за стол и накинула на голову капюшон своей куртки.
– Как бы, Женечка, тебе и моего академика расшевелись? Из спорта же только беготня в этих своих фоллаутах.
Женя вдруг засмеялась и показала мне поднятый вверх большой палец. Значит, видеоиграми не брезговала. Надо бы рассказать о своих достижениях.
Мои воспоминания о победах на мониторе прервал крик. Он был неожиданным и раздался из-под лестницы, где за неплотно прикрытой дверью спала маленькая Ира. Борис Иванович мгновенно вскочил на ноги и бросился к двери. Перепуганная мама и даже Вика бросились за ним.
– Испугалась, дочка? Мы тут, все хорошо.
Мы уже стояли в дверях. Ира сидела на раскладушке и плакала, громко всхлипывая.
– Испугалась, – объяснил Борис Иванович и прижал дочь к себе.
Ира уже не плакала, только всхлипывала. Она смотрела на картину с мальчиком и корабликом на стене большими заплаканными глазами и показывала на нее ручкой.
4
– Что значит не брал?
Вика сама на себя не похожа, когда злится. Ее лицо белеет, а глаза становятся огромными. Они и так большие и красивые, кстати, как у мамы, но, если Вика в ярости – настоящие глазища. Я грублю сестре, просто так, язвлю, когда она нервничает, но, когда Вика действительно в бешенстве, я тихо забиваюсь в угол и молчу. Нет, вроде бы и не от