Я подбежал к Синицыну, который всё ещё лежал лицом в пол, и попытался его поднять.
— Ай-яй! Тихо! — скомандовал он. — Спокойно, Алексей. Я терплю. Больно. Очень больно. Явно что-то сломал, — старался держать себя в руках он. — Но не могу понять, что именно.
А чтобы понять, что конкретно он сломал, у нас только что собрался отличный аппарат. Тут несколько вариантов. Либо рёбра, либо ключица, либо рука. Хотя… Мог и лопатку повредить.
— Мастер Захаров! Тащите сюда ножницы! Нужно срезать с него одежду, — велел я. — Нельзя смещать его руку, ткань придётся убрать грубым методом.
Когда Максим перевернул Синицына на спину и принялся срывать с него рубашку, тот, несмотря на боль, продолжал сопротивляться. Но в рентген аппарат его нужно поставить без одежды.
— Как же это унизительно… — стиснув зубы, бормотал он. — Меня раздевает не прекрасная девушка, а какой-то неотёсанный…
— Молчать! — прикрикнул на него Захаров. — Это ради вашего же блага, Илья Андреевич.
Так, стоп…
Как только с Синицына срезали рубашку, я заметил на его груди какой-то знак, напоминающий татуировку.
И она сияла магическим светом.
Глава 19
Так, с переломом мы сейчас точно разберёмся. Если рентген-аппарат работает, я смогу определить не только наличие перелома, но также его локализацию и разновидность.
Но что у Синицына на груди? Впервые вижу татуировку у человека из девятнадцатого века. Нет, я, конечно, слышал, что искусство украшения кожи существует ещё с древних времён. Если не ошибаюсь, даже у Николая Второго была татуировка. Но у меня всё равно не укладывается в голове, откуда её успел заиметь Синицын.
Мы с ним много тренировались в фехтовании в Хопёрске. Иногда приходилось раздеваться по пояс, чтобы не запачкать одежду грязью и потом. Я видел его торс, ещё полгода назад там ничего не было. Уж такую деталь я бы точно запомнил.
— Ай-яй-яй! — простонал Илья. — Не могу шевелить правой рукой. Жутко болит, Алексей, не преувеличиваю. Сейчас зубы друг о друга сотру, если вы мне срочно не дадите какое-нибудь обезболивающее.
— Вот так, — я взмахнул рукой и активировал антиноцицептивную систему в его головном мозге. Именно она отвечает за «гашение» боли. — Сейчас тебе будет лучше. Илья, прекрасно понимаю, что тебе сейчас не легко, но лучшего момента для проверки работоспособности нашего аппарата и представить сложно.
— Вы что… — он испуганно взглянул на свинцовый короб. — Вы меня в этот гроб металлический запихать хотите⁈
— Без твоего согласия ничего не сделаем, не переживай, — успокоил его я. — Но сам подумай. Ты — лекарь. Лучше сначала испытать его на ком-то из нас. Заодно проверим, как он показывает патологические изменения. Не на пациентах же тестировать, верно ведь?
— Мне что-то вспомнилась ситуация с Эдуардом Родниковым… — поморщился Синицын, прижимая правую руку к груди. — Кажется, вы с Сеченовым уже однажды такое проворачивали.
— Всё верно, мы тестировали на нём эндоскоп, — кивнул я. — Чем ты хуже Родникова? Он, между прочим, вошёл в историю как первый человек, которому сделали гастродуоденоскопию!
Я задел Синицына за живое. Он, кажется, уже был готов на нервах вправить себе руку самостоятельно.
— Эх ты, Мечников! — нервно рассмеялся он. — Сравнил меня с Родниковым… Да ни за что в жизни я не буду хуже этого болвана тугодумного! Только… Эм… — он замялся и неуверенно взглянул на нас с мастером Захаровым. — Надеюсь, вы мне никакие трубки никуда засовывать не будете? А то я слышал, что у вас есть какая-то рентгеновская трубка. И я сильно опасаюсь, что она гораздо шире чёртового эндоскопа!
Я с трудом сдержал смех. Синицын, кажется, совсем не понимал, в чём суть аппарата. Видимо, он запомнил, что мы с Сеченовым когда-то собирались создать колоноскоп, который вводят в толстую кишку через задний проход. Думаю, этого он и боится.
— Расслабься, там тебе нужно будет просто стоять на месте и всё. Тебе ничего не угрожает, обещаю, — уверил его я.
На этот раз даже радиоактивное излучение ему не грозит. В этом я уверен на сто процентов, потому что мы с Захаровым создали несколько систем защиты.
— Что у вас тут происходит? — воскликнула появившаяся на лестничном пролёте Светлана Бронникова.
Она удивлённо окинула взглядом Синицына, а затем перевела взгляд на нас, ожидая ответа.
— Ничего особенного, спасаем героя-любовника, — усмехнулся Захаров. — Вы его отвергли, Светлана Георгиевна, вот он с горя и сиганул с лестницы!
— Не мели чепухи! — буркнул Илья и, схватив меня за плечо здоровой рукой, резким рывком поднялся на ноги. — Ведите меня. Я готов к вашему эксперименту.
Я передал Синицына Захарову, и тот потащил его к рентген-аппарату.
— А вы, Светлана, присоединяйтесь к нам, — предложил я. — Наш агрегат готовится к запуску. Если всё получится, он сможет подарить надежду огромному количеству людей, которым лекари не могут установить диагноз из-за сложностей в обследовании.
Глаза Бронниковой тут же зажглись, и она, пропуская по несколько ступеней, спустилась к нам и встала напротив аппарата.
Я же подбежал к Синицыну, которого уже загрузили в диагностический короб, после чего шёпотом спросил:
— Илья, прежде чем мы начнём — что у тебя на груди?
— Если ты про красные пятна, это следы позавчерашней бурной ночи, — ответил он.
— Не выделывайся, — строго сказал я. — Меня интересует эта магическая печать. И да… Какая ещё, чёрт возьми, бурная ночь? Ты у меня ночуешь уже четвёртый день!
Синицын явно пытался отшутиться, чтобы уйти от ответа. А его татуировка всё ещё продолжала мерцать. Мне казалось, что я уже где-то видел этот знак. Квадрат, окруженный четырьмя узлами. Очень запутанный контур. И больше всего он напоминает мне какой-то древнеславянский символ. Не совсем понимаю, что он делает в девятнадцатом веке.
Здесь нет классических славянских богов. Из поверий наших далёких предков остались только домовые, лешие и прочие духи, как-либо связанные с человеческим домом или природой.
— Да чего ты заладил? — вздохнул Илья. — Этот символ — моё личное дело. Ты, кажется, хотел протестировать на мне свой аппарат. Так чего же тянешь тогда?
— Потому что не знаю, как отреагирует твоя татуировка на рентгеновские лучи, — произнёс я. — Какое она имеет происхождение?