Зашедший Иван оглядел разложенные Степаном на парчовом, искусно вышитом османском платке богатства.
– Скудно, Стёп, – сказал не шутя.
Вернулся, принёс свисающие с одной руки как водоросли ожерелья, в другой – золотую чашу. На безымянный палец правой руки Иван навздел сразу три крупных перстня. Каждый перстень украшал, размером с головастика, камень.
С улицы донеслись Фроськины причитанья: шла, подвывая, по пятам за Иваном через весь двор.
– Помер, что ли, кто? – спросил Степан, приняв чашу и разглядывая её на свет; с краю чаши налип дивный жук с алмазом в спине.
– А?.. – не понял Иван; догадался – и добавил без улыбки: – Торопится до батьки Трифона, гляжу…
Присев, с усилием стянул, кидая на плат, один за другим перстни.
Последним достал из-за кушака самое дорогое.
То были отцовские, взятые с азовского дувана, серебряные часы. Видом: человеческий череп, изукрашенный мелкой, искусной чеканкой. Стекло их было – из горного хрусталя, цифирь же крыта эмалью. Причудливые, они завораживали.
– Теперь уговорим, Стёп, – твёрдо сказал Иван, кладя часы в золотую чашу.
…Алёна вышла провожать мужа.
Была теперь – в кичке и в кубельке, а татарское поснимала, спрятала.
Встала – за три шага от него: поклонилась. Как быть дальше, не ведала.
Степан пожал Фролке уверенно протянутую ладошку и подмигнул Афоньке, стоявшему позади дядьки.
Тем временем Мевлюд шёпотом учил Алёну:
– Черкасская казачка кланяется в ноги не казаку, а коню. Дура… Раскрывай ворота… Как выйдет, бери коня за уздечку, иди подле, пока не погонит.
Алёна не верила татарину, но, глянув в сторону Иванова двора, увидела, что Фроська вершит всё так, как шептал Мевлюд.
…когда Степан нагнал Ивана, Фроська ещё вела мужнина коня.
– …вон и Астрахань уже видать. Вертайся… – легонько ткнув жене нагайкой в лопатку, велел Иван.
Братьев нагнали Нимка, Кривой, Черноярец, Горан и Фролка Минаев.
Все были при сумах и одеты, как на охотничью гульбу.
…уйдя в степь подале от казачьих дозоров, вывернули на астраханский шлях, и пошли галопом.
Калмыки кочевали в дне пути от Черкасска.
Посреди знойного суховея стояло множество чёрных, в закопчённом и заплатанном войлоке, кибиток. На дверях многих были вырезаны цветы.
Дымили костры. Мычали коровы.
Калмыки, как и Нимка, оказались большеголовыми, с вытянутыми лицами, безбородыми, с редкими усами. Глаза их под высоко поднятыми бровями казались удивлёнными, но то было обманным.
Братьев Разиных пригласили в самую большую, крытую белой кошмой кибитку. Остальные казаки, приглашённые в кибитку поменьше, уселись на разложенных кошмах и шкурах.
Две молодые, пахнущие костром и мясным варом девки скоро принесли им в деревянном корыте целого, с головой и копытами, варёного барана.
Нимка, дождавшись, когда выйдут, рассказывал, хвалясь:
– А есть гер и на пятьсот человек, и на тысячу. Золотой шатёр! Большой!
– Эдак поставил один шатёр – и весь Черкасский городок в нём, – Кривой играл, как от щекотки, острыми плечами, не сводя с барана жадного взгляда.
– Такой большой гер – на молитву, – пояснял Нимка. – Лежать нельзя там!
– Нимка, там кибитка была белая, как чайка посреди ворон, – вспомнил Минаев. – Отчего такая?
– В ней молодые. Муж, жена, – пояснил Нимя. – Потому – белая.
– Степану такую б… – сказал Фрол, пристально оглядывая заходящих девок, несущих архыт с кумысом и деревянные чаши.
Калмычки были гибкими, глазастыми. Носили те же, что и мужчины, халаты или бешметы, но подлинней. Накрывая казакам, не касались никого ни рукою, не подолом.
– …получается как, – рассуждал Кривой, – одна ночь в жисть с бабой – белая. И то ещё как сложится… А дале – опять в копчёной кибитке?..
…Иван со Степаном явились, когда их казаки покончили с угощением.
Разины и сами были отяжелевшие, с лоснящимися бородами.
Каждый обрядился в подаренный тайшой шерстяной бешмет.
…договор их сладился.
…на другое утро, раздевшись, сидели они на донском берегу.
Кривой, супясь, стриг бараньими ножницами Черноярца.
– Серёга, ну ухо же, ухо отмахнёшь чичас… – ругался Черноярец. – Ты зрячим ли глазом глядишь, где стригёшь?
– …растопырил ухи, как сова… – шёпотом ругался Кривой.
Степан вытряс из двух огромных сум на землю красные и белые янычарские бёрки, разноцветные стёганки, турские кафтаны, тканевые сапоги.
– …щёки, должно, теперь как вымя бабье, Стёп? – спрашивал безбородый Иван.
– Пылью присыплешь, ништо… – не глядя, отвечал Степан.
Иван звонко обивал себя ладонями, разгоняя мошку:
– …то хоть в бороде путалась, – ругался. – А теперича повсюду ей кровопитье!..
– В какой тут ага наряжался?.. – заторопился к сваленной одёжке Фролка Минаев. – В агу переоденуся.
Вышедший из воды нагой, огромный, как буйвол, Горан оглядел разбросанные янычарские одежды, в которых, жадуя, рылся Минаев.
Взяв лишь латные перчатки, Горан отошёл.
Он был – дели. В янычарах Горан носил медвежью, мехом наружу, шкуру, меховые чулки, шапку из дикой кошки. Придя в казаки, платья не сменил, наряжаясь всё так же дико.
Лицо своё Горан, как обвык в янычарах, по-прежнему брил.
У Нимки борода не росла.
Фролка до се имел белёсую, едва-едва разросшуюся бородку. Когда её состригли, никто не заметил, что ране он был волосат.
Степан с тех пор, как выбрался из азовской ямы, волосу на лице разрастись не давал.
…Черноярец, в свою очередь, собирался остригать Кривого.
XI
Ногайский чардаул в десять всадников, завидев янычар, остановился.
Иван Разин и Горан неспешно выехали вперёд.
Выждав, ногаи вдруг сорвались с места.
…было видно, что ноги их почти прижаты к груди: они мчались, будто собаки, усевшиеся на коней…
…побелев, Степан готов был уже засвистеть, чтоб Иван и серб разворачивались в обрат, – но Черноярец тронул его за локоть: не надо.
Иван с Гораном и плечом не повели, продолжая ехать шагом навстречу несущимся ногаям.
…подняв пыль, ногаи подлетели к Ивану и Горану, молча кружа возле них.
Было видно, как Иван Разин произнёс приветственные слова и спрыгнул с коня.
Тут же спешился один из ногаев.
Они обнялись с Иваном.
…отстранившись, Иван сказал:
– Меним аскерлерим урьметли Алсын-мырзая эш олурлар! Азаклы бей, Алла она хайырлы куньлер насип этсин, мисафирлерден энь шанлысыны беклер! (Мои воины сопроводят дорогого Алсын-мирзу! Азовский бей, да благословит Аллах его дни, ждёт лучшего из гостей! – тат.)
– Аслын-мырза ёл алмыш, юзбаши! (Алсын-мирза в пути, юзбаши! – тат.) – отвечали ему.
Один из конных ногаев всё заглядывал Горану в лицо.
Горан бесстрастно смотрел мимо.
Другой ногай, оставив своих, подъехал к остальным янычарам: Степану, Нимке, Фролу, Черноярцу, Кривому…
Мягко перехватив узду, Степан оглядывал оружие ногайца: кривую саблю, стальную пику, волосяной аркан, крымский, писанный золотом лук в изукрашенном саадаке, колчан, полный стрел с орловым опереньем, кинжал в ножнах и