Идею употреблять горячительные напитки я отмёл. Тем более, что нам было выдано положенное солдатам хлебное вино. А вот организовать не только котловое питание, но и кипячение воды были обязаны. И для этого нужно было ещё отправиться самостоятельно в лес за дровами. Благо, мы почти в лесу и находились, на месте произошедшего не так давно сражения.
Не самое лучше место, следует сказать. Мух было не просто что много, их было кошмар как много. Если тела убитых французов, как и русских, были преданы земле, то никто не озаботился присыпать землёй те места, где была пролита кровь и даже утеряны части тела. Вот и роились мухи, благо, что не конец лета, так ещё не кусались. Но приятного всё равно мало.
— Отправь солдат, чтобы прибрались… присыпали землёй, где мухи кружат, — уклончиво сказал я, намекая ещё и на следы человеческой жизнедеятельности.
Дело в том, что нам выделили место под проживание на окраине русского лагеря, у того же леса, куда справлять свою нужду русские солдаты далеко не бегали, предпочитая ветерок, обдувающий чресла во время вдумчивого процесса…
Я уже слышал, что французы, как и поляки, могут прятаться в лесу и разведывать, оттого никто не хотел быть застигнутым врагом врасплох, да ещё и со спущенными портками. Потому и гадили в поле.
Такая вот санитария… Будем обязательно исправлять. И уже прямо сейчас.
— Эка! Гляди, каких цац тут прибавилось до нас! — услышал я противный голос.
И почему нельзя без всего этого? Спокойно жить и вежливо знакомиться? К нам, ну или ко мне, пожаловали три офицера. Судя по всему, один лейтенант, а два — плюс-минус моего чина, или прапорщики.
— Что смотришь, гвардия? У себя в полку токмо чистеньких и видишь. Чего это гвардии воевать? — продолжал задирать меня офицер, на радость своей группы поддержки.
Глава 7
Глава 7
Пьянство есть упражнение в безумстве
Пифагор
Юго-западнее города Данциг
28 мая 1734 года
— Представьтесь, сударь! — потребовал я.
— Извольте, господин гвардеец! Лейтенант Антон Иванович Данилов. К вашим услугам! — решительно сказал офицер.
Я мысленно чертыхнулся — случись сейчас дуэль, как же глупо я закончу свои дни в этом времени! Слишком уверенно ведет себя лейтенант, наверняка пользоваться шпагой умеет куда как лучше моего. Жаль, что в этом времени не стреляются. Тут шансов на успешную дуэль для меня было бы больше.
— Правильно ли я расценил слова ваши, что вы бросили мне вызов? — между тем уточнил я.
— Господа! Господа! — между мной и Даниловым встрял другой офицер. — Как можно ссориться, коли война и ворога бить нужно? Когда Отечество призвало и матушка-императрица?
Я стоял и молчал. Давал шанс Данилову или извиниться за оскорбление, или хотя бы первому отступить. Драться со своими же? Не хочу. Придется? Буду, пусть и на потеху засевшему в Данциге врагу, которому на такое представление любо-дорого будет посмотреть.
— Неуместно… Я Отечество свое люблю, — сказал Данилов, явно намеренно пропуская слова про любовь и к матушке-императрице.
Данилов попытался прожечь меня взглядом, но я с легкой ухмылкой выдержал эту атаку.
— Сударь! — сказал Данилов резко поклонился и пошел прочь.
Я проводил взглядом странного лейтенанта. Можно было обострять с ним отношения, я был готов пойти на это, даже временно позабыв о том, что фехтовальщик из меня аховый. Надеюсь, и вправду уймётся этот молодчик.
— Позвольте представиться, господин унтер-лейтенант! Прапорщик Смолин Иван Миронович. А вы не серчайте на Антона Ивановича. У него свои резоны ненавидеть гвардейцев. Но знайте, что мы не желаем видеть вас у себя во врагах. Враг наш там, — он указал в сторону крепости.
— Господа, серчать нет ни желания, ни, как вы изволили сказать, резонов. Я со всей душой к тем, кто служит здесь. Посему не откажите, приходите сегодня вечером, посидим, поедим, если будет желание, так и вина выпьем. Нам, русским воинам, свары меж собой устраивать не с руки, — сказал я, как мог, дружелюбным голосом, хотя внутри кипел.
— Всенепременно! — с неподдельной радостью отвечал мне Смолин.
Скоро я откланялся и ушёл. А я некоторое время еще думал. А правильно ли сегодня мне этих товарищей кормить и поить? Это же я со всей своей пролетарской душой, как русский человек, всегда стремящийся накормить страждущего. Все же нужно… Плодить лучше приятелей, чем врагов, которые, вот пятой точкой чую, у меня появятся.
— Ну и пусть поедят! — усмехнулся я и пошел давать распоряжения Антипу.
Этот солдат у меня стал своего рода интендантом-поставщиком. Ушлый такой мужичок, если дать ему денег, так достанет что хошь. Вот захотелось мне сахарку и чаю… Достал. Нашел даже не маркитанта, а интенданта, у которого и купил прямо со склада и чай, и сахар. Магазин тот был для Миниха и другого командного состава, особый. Так что я, получается, объедаю фельдмаршала. Правда, за такие деньги это делаю на это дело, думал, что и чай в горло не полезет. Полез… Горький, зеленый, в спрессованных листьях, но зашел хорошо.
И не хочется плодить коррупцию, но чаю хотелось больше. Уж больно я его люблю… любил. Ибо грубые зеленые листья, что звались нынче чаем, не очень напоминали тот, советский, со слоном, любимый мой напиток.
— Картошки купи еще! — сказал я после того, как перечислил основное для сегодняшних посиделок.
— Ваше благородие, вы подскажите, что енто такое, там я и найду, выменяю, — взмолился Антип.
Удивительно! А что, Петр Алексеевич разве не привез картошку в Россию? А в Польше разве этот овощ не раньше появился, чем в России? Наверное, что не раньше [картофель в Речи Посполитой стал распространять лишь Август III, правивший с 1734 года].
— Не найдешь, так и не нужно, — отмахнулся я, все же ощущая тоску по дивному овощу, что в прошлой жизни предпочитал всем гарнирам.
Золотой! В целый золотой мне обошелся стол для офицеров.
В итоге было куплено два немалых окорока, колбаса, которую я по своей прежней жизни называл «домашней», или «пальцем пиханной». Надеюсь, что пиханную только пальцем. А то мало ли… Время-то