Скворцов двигался легко, почти не касаясь земли. Его посох был продолжением его воли. Короткий взмах — и воздух перед наступающим К’тулом сгущался, превращаясь в невидимую, вязкую преграду. Удар посохом о землю — и из-под ног старика-ренегата вырывались каменные шипы, острые, как иглы.
Но К’тул был не менее искусен. Он не уворачивался — он предвидел. Его движения были минимальны, экономны. Он встречал атаки Скворцова своими собственными, сплетая в воздухе сложные, мерцающие багровым светом рунические вязи.
Вязкий воздух рассекался тонким, как лезвие, заклинанием распада. Каменные шипы крошились в пыль, наткнувшись на пульсирующий щит из темной энергии, который окутывал К’тула.
Они обменивались ударами, парировали, ставили блоки. Синие молнии, срывавшиеся с посоха Скворцова, сталкивались в воздухе с черными сгустками некротической энергии, аннигилируя друг друга со сухим, резким треском. Вокруг них искажалось пространство, воздух дрожал и вибрировал от переизбытка магической энергии.
Это была битва не грубой силы, а чистого мастерства. Битва двух шахматистов, где каждая фигура, каждый ход мог стать последним. Они знали друг друга слишком хорошо. Слишком давно. Их вражда была старше, чем многие деревья в этом лесу.
Но когда в центре ущелья, там, где Фтанг пытался сломать огненного барона, произошла вспышка, их танец прервался.
Взрыв. Не звуковой, а энергетический. Волна чистой, первобытной силы, белого, нестерпимого света, хлынувшая во все стороны. Она была настолько мощной, что оба мага, и Скворцов, и К’тул, одновременно пошатнулись, инстинктивно выставив перед собой защитные барьеры.
Их личная дуэль на мгновение потеряла всякий смысл. Они замерли, как и все остальные на этом поле боя, и уставились на то место, где только что сражался Саша.
Скворцов смотрел на пылающий силуэт, на юношу, объятого чистым, белым пламенем, которое не коптило, не дымило, а просто сияло, поглощая свет и тени вокруг. И в его старых, мудрых глазах отразился не просто шок. А ужас. Глубокий, почти забытый ужас узнавания.
Перед его внутренним взором, словно выцветшие кадры старой хроники, пронеслись картины былого. Картины, которые он так старался забыть.
Руины городов, дымящиеся воронки на месте цветущих полей. И силуэты. Пылающие силуэты людей, потерявших себя, поглощенных собственной, вышедшей из-под контроля силой. Это были маги. Великие маги, которые в пылу Рунических Войн, в отчаянии, в ярости, переступали грань. Они становились не просто проводниками магии — они становились самой магией. Неконтролируемой, разрушительной, сжигающей все на своем пути, и в первую очередь — их собственные души, их разум.
Он видел это. Он сражался с ними. И он помнил, чем это всегда заканчивалось. Пеплом. И пустотой.
Он смотрел на Сашу, на его горящие белым огнем глаза, на его лицо, лишенное всяких эмоций, кроме холодной, всепоглощающей ярости. И понимал.
История совершила очередной оборот. И, как известно, она любит ходить по спирали и повторять события.
— О нет… — прошептал он, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Только не это… не снова…
[К’тул]
К’тул с нескрываемым, почти научным любопытством наблюдал за пылающей фигурой Саши. Ужас, охвативший всех остальных, его не трогал. Напротив, на его высохшем, похожем на череп лице, играла кривая, презрительная усмешка. Он видел подобное и раньше. Много раз.
— Вот оно что. Спонтанный, — насмешливо каркнул он. — Это мы уже проходили, мой мальчик. Классический случай магического перегрева. Очень эффектно, не спорю. Но также и предсказуемо. Потерпи немного, скоро все кончится. Выгоришь дотла, как свечка, и дело с концом. Хотя… — он хищно прищурился, — я, пожалуй, тебе помогу. Ускорю процесс.
Он уже начал сплетать в воздухе сложную руническую вязь, намереваясь нанести решающий удар по Скворцову, чтобы затем спокойно, со знанием дела, разобраться с этим самовоспламенившимся юнцом.
Но он не успел.
Саша, все еще объятый чистым, белым пламенем, повернул голову. Его глаза, теперь два пылающих колодца, в которых не было ничего человеческого, сфокусировались на К’туле. И он ринулся вперед. Не побежал, не пошел — он пронесся над выжженной землей, как комета, оставляя за собой шлейф из раскаленного воздуха.
Скворцов, видя это, отступил, понимая, что вмешиваться сейчас — самоубийство. Это была уже не дуэль магов. Это будет очень поучительная расправа для зазнавшегося ренегата. Поучительная с одним исходом.
К’тул не дрогнул. Он был готов. Уверенность в собственном превосходстве, в своем многовековом опыте, была непоколебима. Он вскинул свой посох, и воздух перед ним сгустился, превращаясь в черный, поглощающий свет щит.
— Глупец! — прошипел он. — Ты думаешь, твоя неконтролируемая ярость способна пробить мою защиту?
Саша врезался в щит. И щит рассыпался, как стекло, разлетевшись на тысячи темных осколков. Ударная волна отбросила К’тула на несколько шагов назад, заставив его пошатнуться. Невероятно. Сила этого «спонтанного» была куда больше, чем он предполагал.
Старый маг пришел в ярость. Он перестал играть, перестал оценивать и начал сражаться, как в последний раз, выжимая из себя все соки.
— Идрис, треклятый болван, чего стоишь⁈ — гаркнул он и бросил быстрый взгляд, но очень скоро заметил, что Идрис занят другой проблемой. Он стоял на месте, как вкопанный, а его взгляд пространно блуждал. Ктул, успел сообразить, что случилось и поэтому прошипел: — Треклятая девчонка!
Земля под ногами Саши вздыбилась. Из разломов вырвались десятки костяных рук, пытаясь схватить его, утащить под землю. Но они сгорали, не успев даже коснуться его пылающего тела.
К’тул выкрикивал заклинания, одно за другим. Черные молнии некротической энергии срывались с его посоха, но они растворялись в белом пламени, окружавшем Сашу. Сгустки тьмы, способные высасывать жизнь, просто испарялись, не достигая цели.
Это было похоже на то, как мотылек пытается пробить стену огня. Бесполезно. Бессмысленно.
К’тул отступал, его лицо исказилось от ярости и непонимания. Как? Как этот мальчишка, этот выскочка, мог противостоять его древней, темной магии?
А Саша наступал. Он не использовал заклинаний. Он был самим заклинанием. Он просто шел вперед, и все вокруг него плавилось, горело, обращалось в прах. Он протянул руку, и из его ладони вырвался поток чистого, белого огня.
К’тул едва успел выставить новый щит, но и тот продержался лишь мгновение. Пламя обожгло его, заставив взвыть от боли. Его древняя, иссохшая мантия затлела.
Отчаяние. Впервые за многие столетия К’тул почувствовал его ледяное прикосновение. Он понял, что проигрывает. Что эта битва может стать для него последней.
И тогда он решился на последний, самый отчаянный шаг. Он выхватил из-за пазухи тот самый маленький, невзрачный камушек — очерненное, напитавшееся