– В тот вечер в поезде… я дал тебе свой номер телефона, помнишь?
Я киваю.
– Мне всегда было любопытно: почему ты не позвонила?
– Я хотела, – отвечаю я. – В смысле я собиралась, но, когда приехала в хостел, бумажку с номером телефона не нашла. Наверное, она выпала.
– Ох. – На лице Колма читается сильное огорчение. – Почему ты не попыталась найти меня через интернет? В соцсетях? Ты же знала мою фамилию, я ее называл. Твою-то я не знал.
Я собираюсь с мыслями.
– Это было очень давно. Иногда я думаю, как бы сложились наша жизнь, если бы я тебе позвонила… Увы, в итоге жизнь только одна.
Колм с мрачным видом кивает.
– Хочешь сказать, нам не суждено…
– Быть вместе, – договариваю за него я.
Он смотрит на свои руки, сжимающие лакированный деревянный поручень.
– Значит, это твоя судьба? Болтаешься в море с капитаном-австралийцем, обслуживаешь капризных людей типа нас? И так неделя за неделей?
– Я бы не назвала тебя капризным, Колм. В отличие от остальных твоих спутников.
– Виновен по признаку родства, – шутит он.
– Честно, я пытаюсь во всем разобраться, как и ты. Выжимаю максимум из тех карт, что сдала мне жизнь.
– Понятно, – тяжко вздыхает Колм. – Кстати, пойду-ка я проверю свою благоверную.
Он улыбается уголком рта. Та самая фирменная улыбка, которая навеки останется в моей памяти.
– Лена, я был очень рад снова тебя увидеть, – признается Колм.
Он внимательно всматривается в мое лицо, и я не могу не заметить одиночество в глубине его глаз.
– Я тоже, – с искренней улыбкой отвечаю я.
Солнце садится за горизонт. Пока Дел чертит на карте завтрашний курс, я спускаюсь к себе в каюту и, не обращая внимания на бурчащий желудок, падаю на подушку. Гляжу в иллюминатор и в последний раз любуюсь открывающимся снаружи видом, пока его не поглотила ночная тьма. В освещенном луной море вспыхивает свечение. Затаив дыхание, смотрю на танцующие под водой полосы зеленого и голубого света. Ничего сверхъестественного – так светится фитопланктон, когда приливы сменяются отливами и наоборот. Рози объяснила мне это явление, когда я училась в седьмом классе, вскоре после смерти мамы. Наверное, с тех пор у меня в голове возникла прочная ассоциация: при виде светящегося моря я вспоминаю маму. Я вспоминаю о доме.
Конечно, я в десяти тысячах километров от Бейнбридж-Айленда, в Эгейском море, но мне почему-то кажется, что дом сейчас очень близко, буквально рукой подать. Неужели причина в том, что туман наконец рассеивается, и я могу взглянуть на свою жизнь и себя по-новому? Сложно сказать. Зато я многое поняла: что важно, а что нет; что, как я думала, мне нужно в жизни, а в чем действительно нуждаюсь.
На данный момент я очень нуждаюсь во сне. С тоской на сердце сворачиваюсь калачиком. Пожалуйста, отпустите меня домой! Я хочу вернуть свою жизнь. Я больше не выдержу!
Часть одиннадцатая
Глава 21
Я просыпаюсь, и первое, что слышу, – стук дождя по стеклу. Слава богу, не по иллюминатору, а по настоящему окну. Рядом со мной спит очередной мужчина – что неудивительно, – и я немедленно высвобождаюсь из его объятий. Рада ли я оказаться на суше? Да. Но карусель продолжается. Я стискиваю зубы перед сегодняшним раундом, который начинается в роскошной квартире в высотном доме. На стене картина современного художника, а в кровати голый по пояс мужчина, уткнувшийся лицом в подушку.
На цыпочках иду к шкафу, тихонько пробираюсь в гостиную. Знакомый вид из окна согревает душу: небоскреб Смит-Тауэр! Мое любимое здание в Сиэтле! Сиэтл! Хоть я и не выскочила из жуткой круговерти, зато вернулась в родной город. Сто́ит сесть на паром, и я на Бейнбридж-Айленде. Я знаю, что делать!
По пути в прихожую заглядываю в кухню: на мраморной столешнице бумажник хозяина квартиры, а рядом пустая винная бутылка и два бокала – один со следами помады на ободке. Рассматриваю удостоверение личности незнакомца: Роберт Фенвей. Зеленые глаза, 187 сантиметров, 88 кило. Донор органов[49]. По крайней мере, мой типаж. Теперь понять бы, откуда мы знакомы. Кто же вы, мистер Фенвей? Минуту ломаю голову, а потом всматриваюсь в его улыбку на фотографии, и меня осеняет. Не хватает брекетов!
Робби? Вспоминаю свою влюбленность в четырнадцать лет, брекеты у каждого из нас и тот несостоявшийся поцелуй. Представив его смешно вытянутые губы, я вытаскиваю из бумажника банковскую карточку, несколько стодолларовых купюр и несколько двадцаток.
– Лена! – зовет он из спальни.
С бешено колотящимся сердцем выбегаю из квартиры и ныряю в лифт. На улице под проливным дождем иду вдоль Пайк-стрит. Завидев впереди паром, приближающийся к заливу Эллиот, ускоряю шаг. При мысли о вчерашнем кошмаре на яхте, о буре, о Колме меня бросает в дрожь. Я готова упасть на колени и целовать твердую землю под ногами, но останавливаться некогда. Напротив, я иду быстрее, почти бегу по знакомым с детства улицам этого старого, неухоженного, но красивого города. И вот я на причале оплачиваю билет на паром. Наконец-то я еду домой!
* * *
– Рози! – кричу я, осторожно приоткрывая входную дверь.
При виде фотографий на стене прихожей сердце екает. Разуваюсь и ступаю на старый шерстяной ковер с потрепанной бахромой.
Из гостиной доносится музыка – джаз пятидесятых годов. Прохожу через кухню и, завернув за угол, с изумлением вижу возле камина тетю, которая танцует с мужчиной.
Я деликатно кашляю.
– О, привет, дорогая! – говорит она. – Какой приятный сюрприз! Я не слышала, как ты вошла.
Рози смотрит на мужчину, с которым танцует. Вид у него тоже растерянный, как и у меня.
– Это Джим, мой друг и партнер по танцам, – поясняет Рози. – Джим, это моя племянница Лена.
С каких пор Рози танцует в гостиной в одиннадцать часов утра?
– Привет! – здороваюсь я с Джимом.
Галстук-бабочка и редеющие седые волосы делают его похожим на преподавателя геометрии на пенсии, который по выходным водит скаутов в поход.
– Рад знакомству, – отзывается Джим, поправляя кремовую розочку в петлице пиджака.
– Джим – лучший танцор на острове, – улыбается Рози.
– После тебя, дорогая, – возражает Джим.
– А еще он потрясающий садовник! Так мы и познакомились. – Тетя восхищенно смотрит на Джима. – Расскажи Лене о своей работе в Бейнбриджском ботаническом саду.
– Это любимое дело, – благоговейным тоном произносит он. – Я там работаю на добровольных началах несколько десятков лет. Нет ничего прекраснее, чем бросить семя в почву