Ты любишь лихо закрученные мистерии и научную фантастику, но сам не хотел бы писать роман подобного рода. Ты хотел бы написать свой роман. «Просто текст без ограничений и сроков». Для того, «чтобы вместе с автором люди могли проснуться и увидеть сон». Ты уверен, что именно так «проявишь свои исключительные способности»[80].
Ты стал ценить свою эпоху, уважать старшее поколение и вернулся домой. Где, наконец, перестал терзать себя вопросами типа: «А может быть, Время – это и есть наше «нет» в ответ Богу на приглашение в Вечность?»
Теперь ты сам автор своей жизни. И в ответе за тех, кого приручил. Сам решаешь, что тебе делать. И уходить ли оттуда, где над заснеженной трубой поднимается серый дым и ждут тебя она и аккордеон.
Но для этого тебе уже мало двух антиподов в одной голове. Как заправский шеф-повар, ты добавляешь в свой танец ещё пригоршню и заботливо всех перемешиваешь. Так обращались со своими персонажами только самые виртуозные мастера ракуго. На кухне своей Страны Чудес ты стряпаешь людям «чёрные суси» из их же собственных мозгов, регулярно расширяя ассортимент.
Вот какой набор тихоокеанских шизоидов-деликатесов ты предлагаешь в очередном меню:
1. БОКУ и ВАТАСИ
2. БОКУ и КРЫСА
3. БОКУ и ТЕНЬ
4. БОКУ и КОКОРО.
Все блюда подаются в ваших четырёх измерениях одновременно (см. схему). Стрела не долетает. Белая птица перемахивает через стену. Герой остаётся жив.
Приятного аппетита!
Суси-бар «Сушёная Каракатица».
* * *
Как можно заметить, я частенько подглядываю в сети́, о чём болтают люди, «подсевшие» на Мураками в самых разных странах мира. А параллельно отслеживаю критику на его книги. И вот что замечаю.
Не знаю, стоит ли об этом жалеть, но одна из самых шикарных психологических «раскоряк», так любовно выписанная Мураками именно в этом романе, у нас в России как-то особо не прочитывается. Может, он не очень «по-русски» повернул, может, я не очень внятно перевёл, – но мало кого тронул один принципиальный и, по-моему, весьма интересный для обсуждения вопрос:
Почему же Боку не сиганул в Омут с тенью?
Она ж его убедила! Вон, даже слезу пустил. Ладно, кричит, бежим завтра в три, это место не для меня. А у самого Омута что – сдрейфил?
И я понял, что народ у нас по инерции ожидает «экшна» в западном выражении. Ему, понимаешь, привычно-приличного вестерна подавай. И когда в обертке вестерна ему подают «супер-истерн», не сразу считывает. Помню, как меня поразил «Герой» Чжана Имоу[81]! Давно такого остолбенения не испытывал. То есть сидел в кинозале натуральным столбом. Так она меня накрыла, Красотища Азии. А у нас это кино как-то мимо народа прошелестело, хотя и реклама, вроде, была неплохая. Жаль. Там ведь, по сути, задаётся всё тот же «великий азиатский вопрос»:
Почему Безымянный не укокошил-таки Императора?
– Что происходит? – спрашивает Кики.
– Ку-ку! – отзывается Мэй.
* * *
Привет!
Купил сегодня на Синдзюку нового Стинга – ну люблю я его, ничего не могу поделать. Боялся ещё: сколько уж он ничего новенького не выдавал – может, спелся? Как бы не так. Роскошный альбом. Первую песню поставил – и сразу руки зачесались, как это по-русски можно спеть. Вот что получилось:
Внутри меня – коробка звёзд,
Что до сих пор закрыта.
Внутри калека прячет шрам,
Внутри птенец на землю пал,
Внутри поёт труба отбой:
«Измена, мы разбиты!»
Внутри отряд бежит назад,
Мы прячем головы в грозе,
Снаружи ливень хлещет,
Снаружи гром всё резче,
Снаружи нас зальёт вода:
Таран врага
уже стучится в ворота́.[82]
Или «во врата»? Тут ещё подумать бы, но в общем где-то так… Не песня, а какое-то Идеальное Отчаяние. Которого, как ты понимаешь, не бывает, как не бывает идеальных текстов. Правда, дальше там про любовь, от которой всё взрывается к чёртовой матери, так что всё в порядке, но именно эти строчки меня чем-то торкнули. Может, безнадёгой своей, не знаю.
И вот тут я прошу внимания.
(Рассказчик садится на пол и раскрывает книжку Е. Гришковца.)
Однажды я узнал… Точнее, не совсем узнал… Прозрение какое-то наступило. В общем, я понял, что такое Слабость. В этом есть, конечно, заслуга – или всё же вина? – одной удивительной японской женщины, но ты же знаешь, как это часто бывает: женщины – лишь зажигалки для наших моторов, а у нас, дураков, первым делом всё-таки самолеты… В общем, я был без ума от неё, она без ума от него. Но охотно спала и со мной, хотя к рассвету всегда выгоняла. А потом устала от грустной необходимости выгонять и перестала соглашаться, чтобы я оставался с нею на ночь. Нет, она хотела бы, правда, но заранее знает, как ужасно от всех этих мыслей наутро… А я хотел большего, а большего – мне – она дать не могла. А я верил, что надо быть сильным. И старался отдать ей всё, что у меня есть. Она брала, но ничего не менялось. А он, «слабак», всё лениво ждал, когда она бросит «своего бешеного иностранца», как надоевшую заморскую игрушку, и всё равно к нему приползёт. И она – умом – ненавидела его за это, и знала, что он изменяет ей с кем попало, но, даже всякий раз впадая в кому, готова была это терпеть, от чего лишь ещё больше ненавидела саму себя. И однажды, спасаясь от всей этой ненависти, взяла себя за шиворот и наконец-то захлопнула передо мною дверь.
Но в те минуты, когда мы с ней общались-таки как нормальные люди, она призналась мне, что из «Охоты на овец» ей особенно запомнился Крысин рассказ о Слабости.
– Слабость внутри человека гниёт, и гниль эта разрастается. Как гангрена. Я в себе это обнаружил ещё подростком. Психовал страшно… Знаешь, что происходит с душой, когда что-то медленно, годами разлагается у тебя внутри – и ты это всё время чувствуешь?.. Тебе, пожалуй, этого не понять, у тебя с этим всё в порядке… А между тем, это и есть Слабость. Как генетическая болезнь. Сколько ни изучай её в себе – вылечиться невозможно. И сама она не проходит в