Кэй переварила эту информацию — совсем не то, чего она ожидала.
— Можно задать вопрос, сэр?
— Спрашивайте.
— Если он был дезертиром и прятался, как он сумел рассказать немцам о нашей работе?
— А он и не рассказывал.
Много лет спустя, каждый раз, когда её мысли случайно возвращались к Арно — а это случалось редко, — она вспоминала именно этот момент как худший.
Майор продолжил:
— Примерно в час ночи Служба радиобезопасности перехватила коротковолновую передачу из Мехелена в Берлин, удалось отследить — сигнал шёл из жилого дома в центре. Здание было оцеплено, жильцов допросили, провели обыски. Радиопередатчик нашли в квартире местного учителя. По данным наших друзей из сопротивления, он давно был под подозрением как коллаборант, но у них не было доказательств, и его оставили в покое. — Он замолчал на мгновение. — Думаю, вы уже догадываетесь, что я скажу дальше.
Она опустила голову:
— Да, сэр.
— Офицер Колвилл провела часть вечера в квартире этого человека. Она настаивает, что ни о чём, связанном со своей работой, ему не говорила, а он отказывается давать показания, хотя почти наверняка будет повешен как шпион. Но… — он закатил глаза с недоверием и разжал одну из своих тяжёлых, похожих на лапу, ладоней — скажем так: содержание радиоперехвата говорит об обратном..
— Она очень неосторожна, — заметил Ноусли.
— Боже… — выдохнула Кэй. — Бедная Барбара.
— Бедная Барбара, — кивнул майор.
— Что с ней будет?
— Она уже на пути в Англию. По секрету — вряд ли её будут судить. Нам нечего предъявить в суде.
Ноусли добавил:
— Однако, с высокой долей вероятности, она потеряет офицерское звание и будет переведена на другую должность.
— А семья Вермёлен?
Майор пожал плечами:
— Это дело бельгийцев. Думаю, тюрьма — как минимум. Простить им вряд ли кто-то захочет, как вы могли заметить.
— Да, сэр.
— Что подводит нас к вам — сказал Ноусли. Он подался вперёд и внимательно посмотрел на неё. — Хотите вернуться в Мэдменхем или остаться здесь? Не могу гарантировать, что немцы не запустят ещё одну ракету в нашу сторону, но, скорее всего, они уже поняли, что это бессмысленно. А если и запустят — значит, одной ракетой меньше по Лондону.
Кэй удивлённо посмотрела на него. Она поднималась по лестнице в уверенности, что её уволят, а теперь ей предлагали выбор. Она вспомнила восторг прошедшего дня — ощущение, что впервые в жизни она действительно воюет, нанося удар врагу. На самом деле выбора не было.
— Я остаюсь, сэр. Спасибо.
— Хорошо. Я сообщу лётному офицеру Ситуэллу. Сегодня переночуете в комнате Колвиль, а завтра утром заступаете на дежурство.
Она поднялась, отдала честь, взяла чемодан и пальто.
— Можно спросить, сэр — запускали ли немцы сегодня ещё Фау-2?
— Только одну, — ответил Ноусли. — Но, похоже, она дала осечку. Не полетела ни на какой объект, насколько нам удалось определить. — Он сделал рукой скользящее движение, изображая траекторию. — Просто взмыла прямо вверх, в космос.
21
Граф стоял у пускового стола, лицо поднято к небу, руки раскинуты в стороны, словно призывая гибель.
«Давай, ублюдок! Вернись к папочке!»
Это был чистый спектакль. Он знал это. Восточный ветер, дувший весь день, или же стратосферные ветра, достигающие скорости в 200 километров в час, могли отклонить её при спуске. Вот что было абсурдным в британской попытке вычислить точку запуска, экстраполируя параболическую траекторию. Гироскопы и рулевые стабилизаторы боролись с природой, чтобы удержать курс. Но без радионаведения ракета никогда не могла лететь строго по заданной траектории.
Простояв пять минут, вглядываясь в облака, он опустил руки. Вероятно, её унесло в море.
Он развернулся и пошёл обратно через всё ещё пустой лес, в сторону Схевенингена. Он был готов ко всему, что ожидало его дальше.
Через час, когда он вернулся в гостиницу, в коридоре стояло полдюжины солдат артиллерийского полка. Они молча расступились, пропуская его. Наверху, дверной косяк его комнаты был разбит, а внутри копались гестаповцы. Кровать и матрас были перевёрнуты. Бивак уже открыл чемодан и стоял у окна, поднося к ускользающему свету одну из полосок микрофильма, нахмурившись.
— Что это такое?
— Я не знаю.
— И вы хотите, чтобы мы в это поверили?
— Мне всё равно, верите вы или нет. Я не знаю, что на нём.
— Почему это у вас в комнате?
— Меня попросили приглядеть за ним.
— Кто?
— Профессор фон Браун. Можете у него спросить.
— Мы спросим, не беспокойтесь. И это далеко не всё, что мы собираемся у вас выяснить.
Они вывели его на улицу, где уже ждала машина, и повезли по темнеющим улицам к большому современному дому недалеко от центра города — гестаповской штаб-квартире. Странное здание с высоким скатом крыши, почти без окон, с толстыми кирпичными стенами — напоминало капюшон монаха.
В комнате для допросов на первом этаже его досье уже лежало на столе. Толщиной в десять сантиметров. Видимо, запросили его заранее — либо из регионального отделения в Штеттине, либо, что вероятнее, из главного управления на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. Неудивительно, что Бивак с самого начала знал о нём так много.
Именно Бивак занял кресло напротив.
— Вы — диверсант.
— Нет.
— Три дня назад вы саботировали запуск ракеты, в результате чего погибли двенадцать человек, и сегодня вы снова устроили саботаж.
— Нет. — С любым другим, кроме национал-социалистического офицера по идеологии, он, возможно, уже бы и признался — просто чтобы всё закончилось. Но Биваку он этого удовольствия не доставит. — Ракета была неисправна. Десять процентов из них такими и оказываются, вы ведь знаете. Или вы думаете, я виноват в каждой неудаче запуска?
— Один из солдат технической группы утверждает, что вы велели ему открыть отсек номер два, а не номер три.
— Он ошибается.
— Незадолго до запуска вы поднялись наверх и отключили радиоприёмник.
— Нет. Как я уже говорил тогда — я хотел проверить трансформатор. Вы и раньше видели, как я это делаю.
— Зачем лгать, Граф? Уже одно ваше поведение после осечки ракеты доказывает вашу вину.
— Если вы спрашиваете, почему я не убежал, как остальные — а зачем? Вероятность того, что она упадёт точно в ту