– Ты молодец, парень. У тебя железные нервы, стальное сердце, хотя ты весь серебряный, – оставшись наедине с врачом, сказал Лев Николаевич Толстой. – Если позволишь, я тоже выпью с тобой.
– Как хотите… я в «штопоре»… мне теперь всё равно, памятник я или человек. Живой я или мёртвый. Моя стихия – берег Эллады, священный Олимп, Афродита…
Гиппократ вдруг опять заплакал, и его античные слёзы, наполненные той энергией, о существовании которой можно было только догадываться, не шли ни в какое сравнение со слезами современных олигархов.
Вернувшись с кухни, хозяин взял в руки кружку, долго вертел в руках литровый сосуд, потом достал кружку на пол-литра поменьше и вдруг услышал голос русского писателя:
– Мне тоже прихвати пивной жбан. Я нынче тоже в «штопоре» и никакие новые законы мне не указ. Я полностью согласен с античным врачом, и берега Эллады стали ближе сердцу, дороже.
Олигарх взял пять литровых бутылок, две кружки и пивной жбан. Он принёс их в бильярдную и, сбегав на кухню, приказал как можно скорее готовить рябчиков в оливковом масле.
«Любая тайна в нашем подземелье должна быть обрамлена праздником, – шептал он себе под нос, подбадривая самого себя. – Появление новой мумии любого пола – даже среднего, даже суррогатного, тоже примечательная дата и тоже праздник. Я бы пригласил наш оркестр, но пока тайна, которую огласит грек, только для нас, управляющих безумным миром Вселенной и его отбросами. Про избыточных людей пока говорить не будем. Это тема будущего. В России не должно быть избыточного народа. Каждый строит Россию, каждый богатеет за счёт редкого, сильно облагаемого бизнеса, каждый – строитель личного счастья. Но мои философы, по-моему, говорят о другом счастье. Трудно их понять. Но счастье есть, и это неоспоримо».
– Ну что, динозавры нового, точнее, старого африканского сексомоторного строя, где каждая рабыня – подстилка, изворотливая чемпионка олимпийского оргазма, ненасытного сладострастия! – опять почти взвизгнул Гиппократ. – Будем искренними, непредвзятыми, как учили нас Сократ и Галилео Галилей! Только со смертью догмы начинается не только наука, но и сознательная жизнь человека. Вы сейчас, дорогие мои, находитесь не в поиске пьянящей душу, Богом обещанной любви, а ищете обычного секса, обычной страсти для удовлетворения своей личной потребности. И это мерзко! Это страшно! Это по-звериному! Вы думаете только о себе, точнее, о своей мошонке, о её волнении, о её капризах, о её радости! А как же дама, господа?! Как же дама?! Она что, по вашим соображениям, передвижной сладострастный товар, увенчанный золотыми побрякушками?! И чем больше побрякушек на ней за ваш счёт, тем расточительнее и вольготнее вы пользуетесь её женскими услугами?! Фиг вам! Смертельный удар в промежье! У вас рабовладельческие привычки, и вы покупаете всё, чтобы быть счастливыми, уверенными в силе денег, купленных вещей, надеясь сохранить свою больную плоть, а чужую отдать на растерзание времени, бичующих безденежных обстоятельств, инфляции. Вы подминаете других себе подобных, приобретаете с богатством и постепенно взращиваете в себе алчность не только к деньгам и вещам, но и к дорогому сладострастию! Вы ведёте человечество обратно к угнетению малоимущих, порой чистых, прекрасных людей. Ваш прогресс равен хорошо упакованному и красивому регрессу! О нравах говорить не буду. Я уже сказал. Где виски?! Где моя кружка?! Где рябчики в оливковом масле?! Может, вы забыли слова этого виртуального, бунтарски мыслящего поэта-раскольника, правдиста, отрицавшего всё капиталистическое.
«Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит буржуй!» Олигарх вздрогнул. Словно невидимые электромагнитные волны обожгли и остановили на несколько секунд его сильно изношенное сердце, и где-то в глубине сознания откуда ни возьмись сначала тихо зазвенели, а потом всё громче и громче загудели, превращаясь в жуткий стон, отчаянные слова: «Гитлер капут! Гитлер капут!»
Олигарх смотрел на Гиппократа, поражённый его умозаключениями. Ему вдруг показалось, что перед ним появился дьявол, посланный специально для обработки его сознания не откуда-нибудь из секретных служб США, а с орбиты человеческих душ.
– Я уверен! Клянусь перед Создателем! Мой друг Платон, – продолжал выкрикивать античный врач, – принял бы этого поэта в свою философскую школу-академию. Его стихи не догма! Не соловьи, которым уже по три тысячи лет! Не авиаперевозки по пять рублей… Сейчас, сейчас вспомню: В наших душах жизни кровь, а не водица! Мы идём сквозь гул, картечь и пушек лай! Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, домны и другие долгие дела, – заорал вдруг Гиппократ нечеловеческим голосом. – О своём новом гражданине он сказал точнее, прекраснее, чем многие вожди последней русской революции! Буйвол перестроечный, у тебя есть его памятник? Как его, Мяо… Мао? Хороший, близкий многим душам поэт! Как его, ну, писатель, подскажи…
– По-моему, он из Грузии, село Багдади, сын лесничего по фамилии Маяковский, – подсказал Лев Николаевич.
– Ну да, он самый. Где памятник этому великому поэту? – неожиданно потребовал врач. – Где?! Надо изваять! В подземке…
– Он есть в фонде цветных металлов. Но он не хочет говорить! Молчит, негодяй! – дребезжащим голосом пояснил олигарх и поставил на бильярдный стол пять бутылок виски.
– Будем пить, господа жульё, перевёртыши! Новоиспечённые паразиты и президенты страшных доморощенных облагороженных вшей, дрожащие за каждый патрон нового, а по сути дела, старого убийственного оружия, – Гиппократ хваткими руками зацепил литровую бутылку и, дрожа, словно от страшного голода, вылил в такую же литровую кружку. – Пьём, а потом считаем каждый патрон! Двадцать патронов финского карабина равняются средней пенсии каждого жителя России. Но он терпит, смеётся, радуется жизни и, похоже, готов на более страшные унижения, беды, потрясения. Но в руках он постоянно, днём и ночью, держит соловецкий булыжник. Он ждёт приказа… – Он поднял кружку и как-то странно опустил глаза, словно разглядывая свою многовековую душу изнутри, и находя в ней, как малый ребёнок, горести и радости, хотел ещё что-то сказать, но потом, хлебнув виски, низко опустил голову и опять завсхлипывал.
– Будет реветь, парень! Ты столько познал истязаний, пыток, жутких историй! Столько исколесил рабских, нечеловеческих стран, и пока жив-здоров. Удивительно! – мрачно глотая навернувшуюся от боли слезу, вдруг пробубнил русский писатель. – Ты должен радоваться испытаниям, увиденной горькой правде и быть таким же востребованным философом, как Сократ, Платон, Аристотель…
– Я хочу выпить за Элладу, за расколовшуюся Италию, за великий Олимп!
Гиппократ неожиданно поднял голову, вытер слёзы и сказал почти шёпотом:
– Олимп – это вдохновение моих соплеменников – Софокла, Фукидида, Менандра, многих философов, историков. Но их давно нет, а мысли