Конечно, я его понял. Черт возьми.
– Ты на что это тут намекаешь, Кристофер?
– Я знаю, что уже поздно. Но я бы очень хотел, чтобы ты был здесь, Джордж.
– Крис... Что ты хочешь мне сказать? Они что... снова... вернулись?
– Я знаю, в это трудно поверить. Но – да. Они вернулись.
По пути к двери я достал из холодильника бутылку рутбира и открыл ее ключом. Дни, когда я пил шотландский виски, давно прошли. Не знаю, о чем я думал, топая к машине, если я вообще о чем-то думал. Помню, я разглядывал бутылку. На этикетке было написано «Рутбир». Никаких причудливых названий бренда вроде «Спрайт» или «Фанта». Одно, да еще и простое как палка, слово – «Рутбир». От конторы «Бойлан Боттлинг и Ко», основанной еще в 1891 году. Помню, я подумал, что есть что-то почетное в том, чтобы быть компанией по розливу рутбира. Дельце-то солидное, стоящее того, чтобы им заниматься.
И вот шоссе 189 осталось позади. Мой старый «Шевроле Сильверадо» разбрасывал грязь и гравий по той развалине, что когда-то, году этак в 1800-м, была хорошо проторенной лесовозной дорогой, еще до напасти с шелковичным червем. Теперь это просто разбитый проезд к Грир-плейс – ну, вернее, к Олд-Грир-плейс, так мы это теперь называем. Грира-то, кстати, владельца этих мест, уже пятнадцать лет как на свете нет. Осталась только эта вот узкоколейка, изрытая после зимы рытвинами – с низким кустарником, тянущимся с обеих сторон. По ней я ехал, ясное дело, медленно.
Там, где дорога расширялась, я увидел двухэтажный деревянный фермерский дом, освещенный, как рождественская елка – даже на чердаке горел свет. Перед входом стояли четыре патрульные машины из Дэд-Ривер, и две кареты «скорой помощи» из Лаббока. Эти, последние, как раз отъезжали, когда я подруливал. Мигалки погашены – значит, спасать тут некого. Я допил остатки рутбира, поставил бутылку на пол со стороны пассажирского сиденья и припарковался за «Фордом Ранчеро» с открытым кузовом – он, как я догадался, принадлежал владельцам земли, кем бы они ни были в наши дни. Криса Нолена я заметил на крыльце – он разговаривал с высоким худым мужчиной, завернутым в одеяло. Мужичок поправил очки на носу, прежде чем указать на сосново-кедровую чащу вдоль левой стороны дома, а затем – на то место, где высокий клен нависал над самой крышей.
Помощники шерифа Смоллетт и Ричардсон – парни, знакомые мне еще с тех времен, когда они играли в нашей Младшей лиге с сопливыми носами, – стояли над свидетелем номер два, мужчиной в халате и пижаме, сидевшим в кресле-качалке слева от них. Смоллетт делал пометки. Ричардсон казался рассеянным, его взгляд был прикован к лесу.
В дверях маячили еще двое помощников. На вид им было лет по восемнадцать, но, с другой стороны, в наши дни все кажутся отчего-то моложе. Сцена была чертовски знакомой, как и мои ощущения от нее. Какой-то странный восторг от того, что ты находишься в центре чего-то, что, как ты знал, было важным, и в то же время холодный ужас от того, зачем Крис вообще позвал меня сюда. Образы из прошлого нахлынули на меня с тех пор, как я положил трубку – все то, что я изо всех сил старался забыть.
Резня на тропе, ведущей к пещере, освещенной кострами, женщины и дети, ножи и зубы, мой собственный дробовик, боже милостивый, направленный прямо в глаз маленькой девочке, а затем – нутро пещеры, полное запаха горящей плоти и человеческой паники. Мужчина в таких же очках, как этот, с крыльца, ничего не замечает, руки протянуты ко мне, когда я стреляю... Голый мальчик, разорванный на куски прямо у меня на глазах...
Оба – ни в чем не повинные гражданские.
Два человека, отправивших меня в отставку.
Я думал, что на этом – все. Но нет ведь.
Потому что потом была другая ночь, другая пещера, другие мужчина и женщина, еще два пацана, расстрелянные в упор – ни капли не невинные овечки. Моя маленькая личная вендетта... но и мне досталось – нож крепко прошелся по плечу и груди, и эти шрамы до сих пор иногда откликаются болью. Я помню лицо мальчика, зажаривающееся на углях. Помню больницу – и сон, где я с Мэри; сон – как единственный светлый проблеск во всем этом кошмаре.
Я захлопнул дверцу машины и направился к крыльцу.
– Привет, Джордж.
– Привет, Крис.
– Мистер Бирн? Почему бы вам не присесть пока вон там, со своим товарищем? Мне нужно переговорить с мистером Питерсом с глазу на глаз. Не волнуйтесь, это ненадолго.
Стояло самое начало октября – до лютых морозов еще далеко, – но мужчина дрожал. Он кивнул и двинулся прочь.
– Я смотрю, бригады из Лаббока уехали с пустыми руками. Никто не пострадал?
– Никогда не видел, чтобы тебе так везло, Джордж. Сидят эти двое типцов дома одни, середина ночи. Бирн спит мертвым сном наверху, в своей спальне. А второй, его, извините, наперсничек – бодрствует на кухне. Угадай, что делает? Только что закончил чистить свой полуавтоматический дробовик «Моссберг 930». Утром намерен поохотиться на уток – и, о чудо, ружьишко смазано и заряжено. Итак, когда весь этот ад разверзнется, мистер Деббс – ну да, так его зовут, Деббс – мистер Деббс, может, и гомик, но честно два года отмахавший в Афганистане, будет во всеоружии. Три точки проникновения в дом, все – через оконные решетки. Двое злоумышленников пролезли в окно, выходящее в гостиную. Один их кореш обогнул дом и поперся в прихожую. Это – первая ошибка, потому что Деббс с дробовиком наперевес сидел аккурат за открытой дверью, всего в нескольких футах от них, в своем кресле. И как, черт возьми, они не заметили его через кухонное окно – я никогда не узнаю. Сам Деббс предполагает, что когда они осматривали дом, он сам справлял нужду в ванной комнате наверху. Так, что тут у нас... Женщина забралась на тот клен, сбила сетку вон с той ветки, которую им, черт возьми, следовало обрезать прошлой осенью, до наступления зимы, и залезла внутрь. К счастью для мистера Бирна, окно ведет в гостевую спальню – она у них заместо кладовки, – так что женщина разбудила его, задев какой-то шаткий деревянный столик у окна. Как я уже сказал, я никогда не видел такой удачи. Пойдем в дом, Джордж.
Мы прошли мимо двух молодых помощников шерифа, стоявших в дверях – они все это время молчали. Может, слушали Криса. А может, просто рассматривали кровавую баню перед собой. В помещении воняло дерьмом и мочой.
Двуствольная картечь 12-го калибра наносит адский урон с близкого расстояния, и к этому не привыкаешь, независимо от того, видел ли ты такое раньше. Первый труп лежал прямо передо мной, распростершись лицом кверху, между гостиной и прихожей – с дырой в шее величиной с кулак, с широко распахнутыми блестящими глазами, в луже крови. Что мне сразу пришло на ум – так это простая мысль: «Ей здесь не место». Это была молодая женщина, лет двадцати с небольшим, я бы сказал, – с коротко подстриженными волосами, крупнотелая и симпатичная, несмотря на полосы грязи на лице, приоткрытые губы и брызги крови, пролегшие от щеки до самой линии роста волос. Мне она напомнила какую-нибудь бедолагу-беспризорницу из романа Диккенса. Мэри всегда была неравнодушна к Диккенсу, и меня тоже заставила кое-что у него прочесть. Так вот, мертвая девушка напомнила мне нищенствующую цветочницу, в комбинезоне и рабочих лаптях, сидящую на углу грязной улочки где-нибудь в Лондоне. Девушка, оказавшаяся не на своем месте. Молодая женщина, не обретшая в мире места, а потому вся такая неуместная.
И нож с длинной рукояткой, все еще зажатый в ее правой руке, тоже выглядел чем-то неуместным. Я обошел натекшую вокруг тела кровь и вошел в комнату.
– Слезы божьи, – вырвалось у меня.
Маленькая девочка. Еще одна.
Эти слова накрепко застряли у меня в голове. Привет из прошлого, как говорится. Еще одна. Этой, наверное, лет одиннадцать-двенадцать было. Выстрел из дробовика буквально пригвоздил ее к подоконнику, руки были раскинуты поперек доски, как будто она отдыхала там, широко расставив ноги, а выцветшее голубое платье почти что неприлично обтягивало ее бедра. Половина левого бока была оторвана.