В этот период у нас работала в кухарках некая тетя Саша. Я очень любил с ней пить на кухне кофе, но нас разделял коридор, которого я страшно боялся. В коридоре стоял шкаф, впоследствии стоявший у бабушки, вернее, она временно отдала его нам, а когда отпала надобность в нем, его вернули обратно на М. Посадскую, 20. Это был старый большой посудный шкаф, служивший верой и правдой двум поколениям. В нем находилась огромная старинная кофейная мельница. Кофе пился по утрам всей семьей. Без кофе не мыслилось утра. Утренний кофе собирал всю семью за огромным столом в столовой.
Где была моя и моей сестренки комната, в те времена именуемая «детской», в этой квартире, я не помню. Не помню также как родительской спальни, так и гостиной. Ведь это было в 1909—1910 годах, почти полвека тому назад. Полвека тому назад.
Я уже старик. Моих родителей давно уже нет в живых. Замучила их проклятая эпоха. За что? За их беспрерывный труд. За то, что они, как и миллионы простых людей, образовывали семейные ячейки, плодили детей, растили человеческое поколение, ни во что не вмешивались, ничего не нарушали, жили по тогдашним законам и мечтали или пытались создать лучшее будущее своему потомству. Вихрь революций разнес в пух и в прах их убогие мечты и желания. Желания наивные, безобидные. Они хотели, чтобы их дети не стали бы ворами, убийцами. Сыновья бы получили образование, а дочери выходили бы замуж, и они могли бы играть и нянчиться с внуками. Все это у них отняли, считая все это «мещанством», по образному горьковскому выражению. Принесло ли это пользу России? По моему личному мнению, нет! Физическое уничтожение целого поколения людей ничего не дало, лишь породило новое поколение детей, мстящих за своих отцов. Породило такую эпоху, которую будущие историки назовут самой страшной изо всей русской истории. Эпоху Сталина и Берии.
15-00. Приехали в ЛЕОНИДОВО, сошли на ст. Олень-Сахалинский. Гостиницы в поселке нет, есть только «дом для приезжих генералов». У нас, очевидно, столько расплодилось генералов, что для них в дрянном поселке строят или отводят специальное помещение. Для нас в этом доме мест не оказалось, все занято съехавшимися генералами. Умора да и только.
Сейчас я уже улегся в постель гостиницы при аэродроме. Всюду невообразимо сыро, но ничего не поделаешь, такова моя теперешняя участь. Скрашивает жизнь лишь лицезрение молодости. О марках тут и думать нечего.
26.07.56. 7.45. Леонидово
Пел вчера я, конечно, отвратительно, 50 процентов из-за моих недостатков и 50 — из-за ученического аккомпанемента. Я все напортил себе в этой поездке, дав согласие поехать с Ветровой. Она, конечно же, не аккомпаниатор-художник и им никогда не будет.
Клуб офицеров — небольшой, на 250 мест всего, но чистенький и находится в хорошем, незапущенном состоянии. Боюсь, что аншлага сегодня не будет из-за меня, я сейчас не певец, а недоразумение, с моими остатками голоса мне необходим первоклассный аккомпаниатор, который бы смягчал и скрашивал мои недостатки, иначе мне надобно прекращать свою концертную деятельность.
16.20. Погода по-прежнему удручает и действует на нервы своей пасмурностью и холодом. В голове тревожные мысли о нерадостном будущем и страшной старости. Для чего я живу и кому нужно то, что я сейчас делаю? Мне самому это не приносит удовлетворения. От сознания своей никчемности мне становится настолько отвратно, что я боюсь, как бы не попасть в психиатричку. Все люди к чему-то стремятся, чего-то стараются добиться, а я что? Один переживаю муку предсмертной артистической агонии.
Все, что было хорошего и подлинно талантливого, задушила, затоптала эпоха Сталина. Всем своим нутром я чувствовал, что происходит что-то не то, что должно быть все как-то иначе. Подчас я высказывал в узком кругу окружающих меня людей недовольство творящимся. Я жил как честный советский человек, как существо, которому природа дала возможность мыслить и анализировать все окружающее. А в это время одна треть земного шара обязана была принимать уже готовые для всех стандартные пилюли вместо мыслей. Отказ от принятия этих пилюль грозил смертью, и миллионы шли на эту смерть. Одни благородно погибли, а другие, вроде меня, остались полуживыми и сейчас агонизируют, будучи не в силах оправиться и набраться свежих сил, отлично зная, что смерть все равно для них придет, что она неминуема. Как странно писать эти строки, зная неотвратимость грядущего. Иногда хочется верить в какое-то чудо. Думать, что все это только сон, что старости нет, что по-прежнему молод.
Ах, эти проклятые «ножницы» между моим понятием о собственном творчестве, творчестве по своему желанию, а не по регламенту, и понятием общепринятом, которое считает творчество художника ремеслом, профессией, трудом. Артист, актер, писатель, музыкант, художник — это одержимые, полусумасшедшие люди. В искусстве, по моему личному мнению, не может быть места холодному рационализму. Места заранее подготовленному рецепту. Нельзя заранее все предугадать и, как в математике, вывести формулу вдохновения и творчества. Лишь взлет несколько больной фантазии, лишь менее нормальный мозг способен создать произведение искусства, которым будут восхищаться нормальные люди, которые независимо от себя будут сознавать, что они не способны на создание произведения искусства, ибо они всего-навсего нормальные люди. Все большие и настоящие художники слова, музыки, пения, живописи были полусумасшедшие и психически больные люди. Они никогда не были служащими. Они всегда находились в оппозиции к обществу, ибо они были одержимыми...
Уже подходят часы моего концерта, вернее, ежедневной публичной казни, публичного показа за деньги своего позора, своей ничтожности и беспомощности. Я уверен, что народа сегодня не будет. Никому не придет в голову слушать певца «на протезах». Как больно и тяжко самому сознавать это.
27.07.56. 13.30
Приехали на станцию СМИРНЫХ около 10 с минутами утра.