Капитан Артур Макартур — отец Дугласа Макартура — после Гражданской войны служил в Новом Орлеане. Там один торговец хлопком, пытавшийся заполучить какое-то военное имущество, оставил в гостиничном номере молодого офицера большую взятку. Макартур не взял эти деньги, а отправил их в казначейство США. «Я прошу немедленно освободить меня от руководства, — написал он своему начальству. — Они приближаются к моей цене».
Вы должны знать свои слабости и принимать решения, чтобы быть сильными.
Ведь если мы этого не сделаем, то попадем в настоящую беду. Когда мы впервые сталкиваемся с такими вещами, то содрогаемся. Новые моряки на невольничьих кораблях приходили в ужас. То же можно сказать о руководителях, посетивших какое-нибудь потогонное производство. Или о тюремных надзирателях. О первом вкусе незаконных денег. Но что насчет третьего или четвертого раза? Спустя время это просто становится частью работы. Наша совесть притупляется.
Мало кто способен иметь дело с грязью и не испачкаться. Очень немногие могут пойти на компромисс и не заключить при этом сделку с совестью.
Когда Катон вернулся с Кипра, он обнаружил, что Рим готов на соглашение с Цезарем, даже когда тот нарушал нормы государства. Люди думали, что смогут работать с ним, использовать его энергию в своих целях. Катон предупреждал, что это опасная сделка: сейчас они сажают Цезаря себе на шею, а потом не сумеют ни нести его, ни сбросить[78].
То же касается и того, чьи интересы в итоге обеспечиваете вы — за деньги, за доступ, за возможность возвыситься. Или за то, что закрываете на что-нибудь глаза. Людям становится удобно. Мы узнаём, что у нас действительно есть определенная цена.
А затем мы платим окончательную цену.
Потому что именно такими мы теперь стали.
Порядочность — это все
В 1935 году Марте Грэм выпал шанс всей жизни: ее пригласили выступить на предстоящей Олимпиаде. Танцевать на мировой сцене — возможность, от которой не позволил бы себе отказаться ни один талантливый или целеустремленный человек.
И все же так она и поступила.
«Три четверти моей группы — евреи, — сказала она эмиссарам из Берлина. — Неужели вы думаете, что я поехала бы в страну, где с сотнями тысяч единоверцев обращаются так же жестоко и безжалостно, как вы с евреями?»
Делегация нацистов, потрясенная тем, что выгоды оказалось недостаточно и что танцовщица не хочет отводить глаза, как поступали все остальные, к кому они обращались, попробовала применить другую тактику. «Если вы не приедете, — сказали они, — то все об этом узнают, и это будет плохо для вас».
Однако Грэм не сомневалась, что все как раз наоборот. «Если я не приеду, — ответила она, — все узнают почему, и это будет плохо для вас».
Возможно, танцовщица жила впроголодь, ведь к тому моменту ей было уже за сорок, и ей не помешали бы деньги и шанс выступить. Но это не стоило ущерба для порядочности. Это не стоило ее души. Поступая в соответствии со своими принципами, она наносила публичный удар по тому злу, которое тогда осудило еще недостаточно людей.
«Порядочность — одно из тех слов, что многие хранят в ящике стола с наклейкой “слишком сложно”», — размышлял адмирал Джеймс Стокдейл после своего пребывания в «Ханой Хилтон», печально известной тюрьме Северного Вьетнама[79].
И это очень трудно!
Фрэнсис Скотт Фицджеральд в одном из своих рассказов демонстрирует, как герой выбирает между тем, чтобы разрушить свою карьеру на Уолл-стрит и поступить по справедливости по отношению к бедным фермерам, участвующим в сделке: «Люди говорят о мужестве убеждений, но в реальной жизни из-за долга человека перед своей семьей жесткий курс может показаться эгоистичным потаканием собственной добродетельности».
Хотя Улисс Грант стал архитектором победы Союза в Гражданской войне, его отношение к рабству было сложным, как и у многих американцев того времени. Грант воспитывался в свободном штате, и его отец был ярым аболиционистом; в то же время жена выросла в комфорте рабовладельческого хозяйства. Кроме того, нужно учесть и экономические реалии: после того как Грант демобилизовался из армии в 1854 году, он занимался фермерством на участке в 80 акров[80], где построил дом из бревен под названием «Хардскраббл»; поскольку ферма не приносила дохода, он также зарабатывал продажей дров на перекрестках Сент-Луиса.
Превратившись из военного капитана в нищего фермера и оказавшись в ужасном финансовом положении, Грант неожиданно получил в собственность раба по имени Уильям Джонс — вероятно, «подаренного» ему семьей жены. Теперь игнорировать свое давнее недовольство рабством Грант не мог: оно больше не являлось уделом каких-то других людей или источником лишь косвенной выгоды. Он сам оказался владельцем другого человека.
С такой несправедливостью Грант был не в силах смириться. Даже если это несло спасение, о котором он молился. Даже если это давало выход из унизительной, изнурительной нищеты. Двадцать девятого марта 1859 года Грант освободил Уильяма Джонса, что дорого ему стоило. Мы можем представить, как Грант пытается объяснить жене, что он освободил раба «ценой» 1000 долларов[81], потому что не мог мириться с его продажей, и как она смотрит на измученного и разбитого выпускника Вест-Пойнта, снова бредущего на свои поля[82].
Всего лишь человек, едва заметный в масштабах системы, поработившей на тот момент около четырех миллионов мужчин, женщин и детей, — но это не меняло значимости деяния для него одного. Для самого Гранта это тоже кое-что значило, хотя он вряд ли мог позволить себе на том задерживаться. Ему следовало возвращаться к работе — уважаемому, хотя и мучительному труду по сравнению с тем, как добывали хлеб другие люди[83].
Порядочность — это правильная жизнь. Не делать то, что может сойти тебе с рук, или то, что делают все остальные.
Как правило, нет ничего незаконного в том, чтобы продавать вещи тупым людям, которые не знают ничего лучшего. Лишь в немногих случаях нарушение слова оказывается преступлением. По сути, в Америке ложь — даже очень серьезная — защищена Первой поправкой[84]. Но тот факт, что мы можем что-то делать, не означает, что мы должны.
У каждого из нас есть свои обязательства, взгляды, стимулы в жизни. Мы будем сталкиваться с дилеммами. Мы будем испытывать досадные моральные затруднения, встречаясь с искушениями, с логикой той или иной ситуации. Стокдейл, безусловно, знал это. Он был отцом, гражданином, офицером — он был человеком, пытавшимся просто выжить в отвратительном, мучительном мире военнопленных. Его избивали. Ему