В морях мне пела, в холоде —
Но я не помню дня,
Когда она хоть крошечку
Просила у меня.
Психологи по-разному определяют, что такое надежда. Единого мнения нет. Это и способность действовать ради достижения блага, и позитивное, осознанное ожидание наступления желаемых событий. Способность формулировать цели, развивать стратегии их достижения, а также инициировать и поддерживать мотивацию для использования этих стратегий – целая программа жизнедеятельности.
Мне близко определение Пезешкиана, основоположника позитивной психотерапии: надежда – способность видеть шанс на благоприятное развитие событий. А дальше на твое усмотрение, друг! Видишь шанс – действуй. Или бездействуй, выбор за тобой.
Всем известно латинское выражение Dum spiro spero («Пока дышу – надеюсь»). Авторство этого афоризма приписывают то Цицерону, то Овидию, то кому-то еще. Мысль эта приходила в голову разным людям в разные эпохи. По-русски мы чаще говорим: «Надежда умирает последней», но этой формулировкой мы также обязаны древнегреческому философу Диогену Синопскому, который сказал со всей определенностью: «Надежда – последнее, что умирает в человеке». Сказал, заметьте, задолго до нашей эры.
Легко надеяться в молодости, когда человек здоров и полон сил, когда «вся жизнь впереди». Как и на что надеяться в состоянии безысходности, когда… и надежды уже не осталось? Древние греки предусмотрели и такую ситуацию. Есть выражение Contra spem spero, что означает: «Надеюсь вопреки ожиданию, без надежды надеюсь». Выражение не столь популярное, но от этого не менее сильное.
В творческом наследии украинской поэтессы Леси Украинки есть стихотворение с таким названием. Чтобы понять весь его трагизм, нужно знать жизненные обстоятельства этой рано ушедшей талантливой женщины, которая всю жизнь боролась с неизлечимой болезнью. Она надеялась вопреки всему. Помещаю здесь несколько строк ее стихов в переводе Николая Ушакова:
Нет, я петь и в слезах не устану,
Улыбнусь и в ненастную ночь.
Без надежды надеяться стану,
Жить хочу! Прочь, печальные, прочь!
Для меня всегда интересно и ценно мнение «простых людей», в том числе и по этому вопросу. Решила взять «помощь зала» и спросила своих подруг: «Какие надежды были у вас в молодости? Есть ли они сейчас? О чем сегодня ваши надежды?»
Вопрос оказался на редкость трудным. Признаюсь, я сама не смогла бы на него ответить однозначно, если бы ко мне с этим приставали.
В., 68 лет:
Попробую описать моменты своей жизни, связанные с понятием «надежда». Песня из детства «Надежда – мой компас земной» воспринималась как нечто абстрактное. Любовь, привязанность, разочарование, гнев, обида, отчаяние – это всё ощутимые и прочувствованные понятия. «Надежда на лучшее будущее». О чем это? Будущее, конечно, будет. Иногда лучшее, иногда худшее, для каждого индивидуальное, иногда зависящее, иногда не зависящее от самого человека. В нашем детстве пропаганда, которая вкладывалась в наши головы, не позволяла сомневаться в том, что впереди только светлое будущее. И если случаются беды и неприятности, то это всё временно, всё решаемо.
Надеялась ли я на то, например, что моя жизнь будет счастливой? Или что мои дети будут счастливыми? Слово «надеялась» в этом контексте я бы заменяла словами «верила» или «хотела бы».
Однажды заболела младшая, тринадцатилетняя дочь. Температурила, но состояние казалось не критичным. К вечеру я поняла, что дела плохи, температура зашкаливает. Скорая приехала быстро. Дочке становилось все хуже, она стала заговариваться. В приемном покое потеряла сознание, пульс не прощупывался. Крик: «Каталку! Реанимация!» Меня, естественно, не пускают, объяснять что-то некогда, отправляют домой, почти физически выставляют из больницы. Время остановилось. Какие мысли в голове – не помню. Добрела до дома. Муж, старшие дети, соседка расспрашивают, я что-то отвечаю. Соседка говорит: «Не переживай так. Все будет хорошо. Надо надеяться». Это «надо надеяться» почему-то показалось фальшивым, мелким и неуместным. В душе был такой ужас, такая боль, что дышать трудно. В стрессовой ситуации я не могу сидеть или лежать. Только ходить. Дети пошли спать, муж переживал и за дочь, и за меня. Спасибо, что не говорил: «Не переживай». Как глубоко я почувствовала тогда, что такое терять ребенка. Казалось, что если это случится, то дальнейшей жизни уже не будет. Я никогда верующей не была, но тут молилась, даже не с просьбой, а со злобой: «Господи, если ты заберешь ее, то больше ничего не будет, я брошу все социальные проекты, все мои начинания». О старших детях не думала совсем. Казалось, что собственная жизнь закончится. Под утро муж дозвонился в реанимацию детской больницы. Сказали, что кризис миновал и жизни дочери уже ничего не угрожает. Еще день в реанимации, неделя в отдельном боксе, где мне позволили быть с дочерью. Она поправилась быстро.
Можно бы давно забыть этот случай. Но память частенько возвращалась к тем эмоциям… Только одна страшная ночь. Но я до сих пор не представляю, как мать может пережить своего ребенка. А ведь ситуации бывают многократно страшнее. Да и у меня были. То, что спасало, наверное, и называлось «надежда». Именно она не давала сойти с ума и помогла дождаться счастливого финала. Жизнь – такая штука, что в ней удается как-то пережить, казалось бы, безнадежные ситуации. Когда свершается худшее – смерть близкого человека, какая тут может быть надежда? Но жизнь-то продолжается.
Описываю эмоционально сложные моменты, и кажется, что жизнь моя была тяжелой. Но это не так. Счастливых дней, ночей, лет было гораздо больше. Жизненные встряски давали понять, как хрупко счастье, как надо его беречь и ценить.
Л., 69 лет:
Разные мечты и надежды были в детстве. Помню, весенним теплым утром шла я, беззаботная двенадцатилетняя девочка, по протоптанной тропинке и размышляла о жизни, которую любила и которой радовалась. А еще – о смерти, которую не принимала и говорить о ней боялась. От взрослых я не получала ответов на свои вопросы о смерти. Я не просто надеялась, а твердо решила, что жить буду долго, как моя бабушка Мавра. Она прожила долгую жизнь, никогда не улыбалась, но при этом была доброй и правильной. Терпеливо и даже с интересом выслушивала мои рассказы о проблемах, что-то советовала и кормила чем-то вкусненьким. А я торопилась, бежала гулять на улицу. Через три дня бабушка умерла. Это была моя первая в жизни потеря. Бабушке исполнилось семьдесят два года, мне она казалась старенькой. Я решила, что тоже умру в ее возрасте. Вот так я отмерила срок своей жизни. Сейчас, когда мне шестьдесят восемь, а моей мамочке девяносто два, хорошо понимаю, что