Волк и сам не знал, какие чувства сейчас властвуют в его душе. Ударил по струнам, и густая полнозвучная музыка полилась из диковинного для Руси инструмента. Сладкой была печаль, источаемая серебряными струнами, а когда Волк запел, в глазах Мары мелькнули, отразив яркую белую луну и тусклый свет догорающего костра, хрустальные слезинки.
Осень плачет светлыми слезами.
Кто ж ее тихонько успокоит?
Волосы пригладит золотые,
Снежным пуховым платком прикроет?
Кто коней удержит медногривых,
Приносящих холод и печали?
Кто отвадит вольных и ретивых
Проноситься хмурыми ночами?
Осень, моя верная подруга,
Укрывает день сырым туманом.
Только осень, старая подруга,
Любит меня честно, без обмана.
Когда слова песни угасли и только музыка струн еще продолжала мягко струиться над притихшей ночной деревней, Мара горячо прошептала:
– Спой еще… Я хочу, чтобы эта ночь не кончалась подольше. Кто знает, что будет дальше?
Глава 8
Зарождающийся свет хмурого утра чуть коснулся опущенных ресниц Ратибора, раскинувшего руки на теплом душистом сене. Стрелок проснулся мгновенно, словно выскочил из горячего пара бани в искристый морозный воздух, но глаз не открыл, привычно прислушиваясь к окружающему.
Все спокойно… Где-то рядом уныло мается криком последняя ночная птица, охрипший петух попробовал было крикнуть, но клубящийся туман превратил эту попытку в подобие визгливого карканья. Рядом сопели спящие девицы, и хотя ни одна из троих не должна держать на него обиды, Рати-бор с удовольствием бы ушел не прощаясь. Он так и сделал бы, но Власу все же придется будить – только она знает, где второй из оставленных в деревне коней.
Он открыл глаза, встал, зябко поежившись, надел валявшуюся в сене рубаху, портки, кафтан, поискал сапоги, плюнул, вспомнив вчерашнее, и присел возле спящей черноволосой красавицы.
– Проснись… – позвал он, ласково коснувшись ее плеча.
Власа довольно улыбнулась во сне и перевернулась на бок. Или это солнце выше поднялось над лесом?
– Вставай, милая… – Ратибор наклонился и поцеловал девушку в щеку.
Ее ресницы дрогнули, как тонкий пух от легкого ветра, огромные черные очи ласково глянули в лицо стрелка.
– Ты уже встал? – удивилась она. – Давай ложись со мной рядышком…
– Тихо! – Он прижал палец к губам. – Перебудишь всех… Одевайся, хорошая моя, нужно коня забрать.
– Уже уезжаете? – Легкая печаль, бросила на ее лицо тень. – Так рано? Остались бы…
– Никак нельзя! От этого жизнь человеческая зависит. Одевайся, милая, богами прошу!
Он подхватил ее на руки и отнес к лежавшему в сене сарафану.
– Твой? – отпуская девушку, спросил Ратибор.
Она лишь вздохнула и принялась одеваться.
Стрелок не стал ждать, подобрал оружие, спрыгнул на земляной пол и решительно толкнул дверь в утро. Сзади уже шлепала босыми ногами Власа.
Клочья сырого тумана лениво ползли по деревне, словно лохматые белые псы, объевшиеся после ночного пира. На столах кавардак творился немыслимый, посуду никто не прибрал, объедки отсырели за ночь и воняли гадостным бродилом, под лавками кто-то ворочался, храпел во сне, облезлые собаки вычесывали блох вместе с клочьями шерсти. Ратибор грустно вздохнул, переступил через чьи-то босые ноги и пошел за Власой.
Конюшня ее отца была совсем рядом, не доходя пяти изб до терема старосты. Ратибор прислушался – в доме было тихо, даже храпа не слышалось через открытые ставни. Стрелок расслабленно присел на завалинке, ожидая, когда девица выведет скакуна, выну; лук из налуча, размотал тетиву и натянул толстый жильный шнур. Спроси Ратибора, он и сам не смог бы точно сказать, зачем изготовил оружие. Просто утро такое, птицы не так кричат, туман слишком низко… Боевое чутье.
Иногда оно обманывало, но не так уж и часто, чтобы можно было ил* хоть раз пренебречь. Ничего, за полдня с натянутым луком худого не станет, а в Киеве можно будет и отпустить. Лучше так, чем если опасность застанет врасплох.
Власа вывела откормленного коня и, не прощаясь, убежала в дом. Ратибор глянул ей вслед с благодарностью – он до жути не любил долгих прощаний. Ни к чему это.
Взяв повод, витязь направился к дому сапожника, может, тот и впрямь непьющий, а то ступни уже начинало саднить от босого ходу. И правда, староста не соврал – в окошке мелькал свет лучины, явно с ночи, так что хоть одна пара сапог готова, а это уже кое-что.
– Эй, хозяин! – тихонько позвал стрелок в закрытые ставни. – Можно работу забрать?
На миг полоску света заслонила непроницаемая тень, и тут же ставни раскрылись настежь.
– А, это ты… – сощурил покрасневшие глаза сапожник. – Готовы сапоги ваши. Зайдешь?
– Ч го, обе пары? – не веря в удачу, спросил Ратибор.
– Ага… Заходи.
– Не, что-то не больно охота. Ты уж не обижайся, да только жены у тебя не очень приветливы, смотрят как сычи из угла.
– Так они спят нунечку.
– Еще хуже1 Того и гляди, проснутся, будут потом корить, что я тебе меду со стола принес.
– Вообще, да… Ну, как хочешь. На, только померяй при мне, охота поглядеть, как вышло. Где второй витязь-то?
– Занят. К дороге готовится, – наобум ляпнул стрелок.
Он взял две пары сапог, выбрал свои и с наслаждением погрузил ноги в мягкий кожаный плен. Сапоги сидели как влитые, бархатистая подложка ласкала кожу, каблук какой надо да удобный разрез по бокам. В таких не в походы ходить, а на пирах в княжьем тереме сиживать. Вторая пара была'не хуже, Волк порадуется.
– Золотые у тебя руки, хозяин, – от души похвалил Ратибор, разглядывая обновку. – И не жаль такую красу задарма отдавать?
– Задарма? Ты как скажешь… Я свою жизнь ценю не в копейку, а вы не только ее спасли, но и всю деревню уберегли от погибели. Сколько ж я теперь сапог сошью, сколько продам, не подумал?
– Ну… Будь по-твоему, – улыбнулся витязь. – Видать, ты свою жизнь и впрямь высоко ценишь, коль не поленился столько труда вложить. Ну ладно, бывай!
Он потянул конский повод и направился мимо столов туда, где вечером оставил Волка. Еще с полсотни шагов оставалось до того места, а слух уже уловил перезвон струн и полный печали голос певца.
– Сдурел совсем… – усмехнулся Ратибор. – Он что, всю ночь так и пел? Вообще это даже не худо, горло утомил, может, полдня помолчит.
Странный он все же… Ну ладно, если и Мара такая же странная, то еще ладно, но другая девка бы разобиделась, что одними песнями все обошлось. Неужто он не понимает, что, кроме красных слов, еще и дела иногда надо делать?
– Эй, Волчара! – окликнул он друга через туман. – Я вам там помехой не стану?
– Иди ты… – прервав песню, отозвался певец. – Нет бы с утра сказать что-нибудь приятное.
Еще через десяток шагов Ратибор разглядел в хму рых клочьях тумана знакомую лавочку. Волк, встав и отряхнувшись, засовывал лютню в чехол, а Мара, все еще сидя на краешке лавки, держала его меч и с любопытством разглядывала чуть вынутый из ножен клинок.
– Какие странные резы… – обернувшись на глухой топот копыт, сказала она.
– Просто очень древние, – пожал Волк плечами и, забрав у нее меч, повесил за спину. – Вот и коник наш прибыл. А где другой?
– У старосты в конюшне, – напомнил Ратибор. – Сейчас мы твою подружку оставим с этим, а сами пойдем заберем Ветерка. Заодно спокойненько попрощаемся со старостой, если того какая-нибудь шаль поднимет с похмелья. А пока примерь это.
Он протянул соратнику сапоги.
– Я таких отродясь не нашивал! – надев обновку, обрадовался Волк. – У князя и то похуже небось.
– Зато у него их больше, – махнул рукой стрелок. – Мара, у тебя какие-нибудь вещи в дорогу есть?
Девушка осторожно кивнула.
– Ладно, тогда возьми коня, забери свои пожитки и жди нас у полуночной околицы. Мы скоро.
Витязи скрылись в густеющем тумане.
– Ты что, так всю ночь песни и пел? – отойдя на пару десятков шагов, спросил Ратибор.
– А ты так всю ночь