Машенька нехотя ковырнула вилкой яичницу и затаилась.
– На работу-то пойдешь?
– В садик? – оживилась гостья.
– Какой тебе, прости господи, садик? Тебя саму б еще в садик. В баню!
– Я к деткам хотела, – попыталась объяснить Маша свое желание, но тут же была безжалостно пригвождена резким замечанием Ждановой:
– Да ты что! Разве тебя возьмут, на тебя ж посмотришь – ненормальная! Детей только пугать. А для бани – в самый раз.
Ничего не ответила Машенька, только лицом потемнела. Не получилось между ними соседской дружбы, как ни крути. Зато Нина сказала, что хотела. Сказала и забыла: по-свойски же, по-родственному, можно сказать, по-соседски. Из одних из добрых побуждений. И по совести, главное. Любила Жданова по совести: не в бровь, а в глаз – дурак не поймет, умный не обидится. А та, что перед ней сидела, – вообще ни богу свечка ни черту кочерга.
– Еще спасибо потом говорить будешь, – пообещала ей Нина и добавила: – Жизнь покажет. Ты умных-то людей слушай. Они плохого не посоветуют, – рассуждала соседка с интонацией древней старухи, хотя и была старше гостьи от силы лет на десять, не больше. Но эти десять лет пролегли между ними непреодолимым рвом, полным мутной и черной воды, скрывающей страхи и разочарования.
– Пойду я, – взмолилась Маша Соболева, пригвожденная к табуретке назойливым гостеприимством хозяйки. – У меня там Костя. Один.
– Это ты думаешь, что он у тебя один, а он, может, и не один. Он, может, и не у тебя только. У него, если хочешь знать, таких, как ты, пруд пруди. Да не все хворые. Вот и мается с тобой мужик: вроде как и не нужна, а бросить боязно. Совестливый он у тебя, Костя-то.
Не поверила Машенька подлым словам Ждановой, но только сначала. А потом подумала и решила: «Просто так не скажут». И женщины в палате говорили, и мать учила, и Нина вот. Значит, есть что-то, просто она не видит. Интересно устроено человеческое восприятие! Слова про то, что «совестливый», как вода в решете, мелкими каплями обрушились и растеклись, не запомнились, а вот все остальное впечаталось метровыми буквами и заалело в сознании, как лозунг на демонстрации: «не у тебя только», «пруд пруди», «мается с тобой мужик», «бросить боязно»…
– Он меня любит, – вступилась Маша за честь своего супружеского союза с неожиданной для себя смелостью, которая носила характер внутреннего накопления: копится-копится, а потом – раз и в мир вылетает.
– Любит – не любит? Кто ж разберет?! Оно тебе вроде как любит, а мне – вроде как жалеет.
– Когда любит, – добавила Машенька, глядя в маленькие глазки соседки, – то жалеет.
– Ну-у-у, – протянула Нина Жданова. – Это кому как!
– Мне – любит, – осекла ее Маша и, путаясь в собственных чувствах, встала из-за стола. Зачем приходила? Сама не поняла.
– Ну и ладно, любит так любит, – миролюбиво согласилась Нина и, смерив гостью взглядом, с ленцой проронила: – Вставать не буду. Притомилась чего-то. Не закрывай, просто захлопни.
Когда Машенька вышла из квартиры, Жданова встала и подошла к двери. Посмотрела в глазок – на площадке царила полная темнота: «Опять лампочку вывернули, скоты», – предположила Нина и зачем-то прильнула ухом к замочной скважине, залепленной мастикой, чтобы контроль осуществлять – лазили или не лазили. Сама Жданова нижним замком давно не пользовалась и сохранила его для отвода глаз, навесив на дверь верхний автоматический в придачу с железной щеколдой.
За дверью было тихо, а может, мастика поглощала в свое маслянистое нутро все подъездные шорохи. Да и что хотела услышать горообразная Нина? Неумолимые шаги женского счастья или легкую поступь соперницы? Не было ни того ни другого. Было хроническое одиночество здоровой и предназначенной для многократного деторождения бабы, за которой муж, как правило, скрывается как за каменной стеной. Потому что для него она во всех смыслах мать, ну, пожалуй, кроме одного – того самого. Но это их дело, а потому никого не касается – растут дети, растет пузо, растет благосостояние, все на виду – смотрите, завидуйте.
«Счастья хочу!» – взмолилась Жданова и стукнула кулаком по двери – вдруг откликнется? И взлетит на ее на третий этаж с первого! И постучится нетерпеливо: «Открывай! Вот он я – Костя. Маленький, неказистый, на лице – родинка, головка тыковкой». «А хоть бы и тыковкой», – размечталась Нина, но внутри что-то не срослось, потому что в пирог будущего семейного благополучия, как свечка ко дню рождения, воткнулась Машенька, и пошли по пирогу неровные трещины, разделившие его на три куска – два больших и один ма-а-аленький. Последний вообще обломок – без начинки, без сути. Ее этот кусок. Кинули, как собаке, и забыли, даже крошки не собрали. А она вам не курица клювом в пол тыкаться. Она – тоже человек. И у нее тоже есть право на счастье, но только почему-то это право к другим перешло, а она, Жданова, этим правом так и не воспользовалась.
«Несправедливо!» – осерчала Нина и ушла в зал, где долго сидела в гнутом с полированными ручками узком кресле, не соответствующем внушительным размерам хозяйки. Значит, правильно все сказала. Значит, так тому и быть. Сама за себя не постоишь – никто не заступится!
«Неправильно!» – завозилось внутри и жаром выплеснулось наружу. Чего в чужую семью лезть? Живут и живут, захотят – подвинутся, в гости позовут, дружить станут. «А теперь-то уж точно не позовут», – докатилось до Ждановой и обожгло так, что лицо заалело. Придет Костя, постоит на пороге, а заходить не станет – жену обидела.
«Ничё не обидела», – мысленно вступила в спор с соседом Нина. Правду сказала. А правда никому не нравится. Иначе б не врали.
«А кто ж просил-то тебя?»… «Никто», – признается Жданова. «А зачем?» – не отступится сосед. «Да так просто», – промямлит Нина, и осенит ее страшная догадка: «Сейчас спросит! Сейчас спросит!» «Не из зависти ли?» – укоризненно задаст вопрос Костя. «Из зависти», – послушно согласится Жданова, и на душе полегчает.
– Из зависти, – произнесла уже вслух Нина и буквально подпрыгнула на месте – чего наделала!
Засуетилась Жданова, выбралась из деревянных оков узкого кресла, накинула, чего под руку попалось, и выскочила на площадку:
– Маня! – в нетерпении начала она разговор еще на своем на третьем этаже. – Маня! – волновалась Нина и непривычно быстро для себя преодолевала лестничные пролеты. – Ма-а-аня! – забарабанила Жданова в дверь, чем вызвала переполох в