К утру, как перед грозой, все стихло. Наступило беззвучие, от которого Машенька и проснулась, но усталости не почувствовала, а даже наоборот – испытала неожиданный для себя подъем сил. Вместе с ним пришла уверенность в благополучном исходе предстоящего дела, и показалось, что уже сегодня она, Маша Соболева, подойдет к голубой фаянсовой раковине и под струей воды ополоснет тарелку с остатками недоеденной манной каши. Почему-то хотелось, чтобы именно к голубой, потому что красиво, когда вода о голубой край бьется и голубыми брызгами разлетается в разные стороны.
Представляя нехитрый и легкий, по ее мнению, процесс мытья посуды, Машенька поднялась с дивана и, посмотрев на часы, с удовольствием вернулась в постель и вытянулась до хруста в косточках. «Еще полчасика!» – подумала она и, положив руки под щеку, быстро уснула, уверенная в том, что новая жизнь сама поднимет ее с дивана и, взяв за руку, как Михалычева Клавдия, отведет к месту назначения.
В очередной раз Машенька Соболева проснулась к двенадцати и, обнаружив на будильнике укоризненный изгиб часовой стрелки, почувствовала себя виноватой, как будто пропустила важную встречу, заставив ждать себя понапрасну.
Из квартиры она выскочила в февральское месиво, даже полностью не застегнув пальто. Да и кто будет тратить драгоценное время на подобные мелочи, когда свидание назначено в двух шагах от дома.
Заведующая детским садом «Солнышко» расхристанную и раскрасневшуюся соискательницу вакансии посудомойки встретила без излишнего энтузиазма и, как положено, попросила ознакомиться с трудовой книжкой, где, опять же, как и положено, внимательно изучила запись с прежнего места работы Марфы Васильевны Соболевой и осталась недовольна. Заведующая тщательно отбирала работников во вверенное ей подразделение, дорожила репутацией и необыкновенно трепетно относилась к наградам любого рода, начиная от почетной грамоты и заканчивая вручением переходящего Красного знамени, укоренившегося у нее в кабинете.
Комментарий кадровиков, номер статьи, на которую ссылалась запись в послужном списке Марфы Васильевны Соболевой, характеризовали соискательницу вакансии не лучшим образом, поэтому заведующая решила не рисковать и сухо объяснила:
– Свободных мест нет.
– Нет? – удивилась Машенька и переступила с ноги на ногу.
– Нет, – твердо ответила заведующая и сделала запись в перекидном ежедневнике, всем своим видом демонстрируя абсолютную занятость.
Обескураженная отказом Маша сигналов хозяйки «Солнышка» не считала и продолжала стоять перед ней в ожидании.
– Мест нет, – повторила заведующая и снова поставила на листке какую-то загогулину.
– А как же я? – робко поинтересовалась Машенька, все утро лелеявшая мечту о голубых брызгах в голубой фаянсовой раковине. – Вы же мне обещали…
– Когда? – строго уточнила заведующая, не выносившая упреков в свой адрес.
Маша стушевалась и начала перебирать в слабой своей памяти возможные даты. Не найдя подходящих, призналась:
– Давно.
– Давно – это когда?
– Не помню.
– Вот и я вас не помню, – отбрила Машеньку заведующая, хотя лицо посетительницы ей показалось знакомым. – Видимо, очень давно, – насупила она брови и начала подниматься из-за стола, чтобы помочь просительнице найти дверь. – Прошу вас…
– Что? – не поняла ее Машенька.
– Прошу вас, – повторила неприступная хозяйка детского сада и указала на выход.
А когда Маша вышла, заведующая еще долго стояла в дверном проеме, наблюдая, как та, сгорбившись, бредет по коридору, не догадываясь про нужный поворот на лестницу.
Как оказалась на улице, Машенька вспомнить не смогла. Солнце светило по-весеннему, но ей было все равно: она этого великолепия не замечала – рухнула голубая мечта о прекрасной жизни. И ведь не так уж и много хотела и просила эта молодая женщина, с виду напоминавшая подростка: просто быть, просто мыть, просто смотреть и просто слышать детские голоса, чтобы ее пустое нутро стало полным, пусть и чужой радостью.
Желая приобщиться к ней, Маша приблизилась к низким окнам детского сада и крадучись прошла под ними, выбирая то единственное, в которое хотелось заглянуть. Им стало последнее в ряду. Машенька изо всех сил вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что же там, за окном. В стекле отражалось ослепляющее солнце, но от этого существующий за окном мир казался еще прекраснее. Маша закрыла глаза, легко представив, как там, внутри, на маленьких стульчиках за низенькими расписными столиками сидят детки, так похожие на гномов, которых она видела в какой-то книжке. Над ними висит радуга, бросая на лица полупрозрачные семицветные блики. Нежными колокольцами звенит детский смех, в котором слышатся голоса ангелов.
В реальности же – за обшарпанными столами с инвентарными номерами сидели взъерошенные дети, бо́льшая часть которых была одета практически одинаково: спущенные, с пузырями на коленках, колготки, в которые была заправлена байковая кофта. Некрасиво, зато практично. А то, что глазу не радостно, так не смотрите: идите мимо и надейтесь на лучшее. Мало вам праздников в году?! Не каждый же день!
«Каждый день!» – могла бы поспорить Машенька, но спорить было не с кем: одни голуби на карнизах сушат перья после долгой зимы. Им-то какая разница?! Им? Никакой! Зато строгие воспитательницы, обнаружив за окнами пару глаз, на которые сползла вязаная шапка, встревожились, как курицы при виде коршуна.
«Не положено!» – бросились они к подоконнику, а одна даже пальцем погрозила и для острастки в стекло им ткнула прямо напротив Машиного глаза. Вздрогнула Машенька, отпрянула и почти побежала, то и дело оборачиваясь на белеющие за окном свирепые лица. Про баню даже не вспомнила, даром что запасной вариант. Это взрослые люди наперед думают, все шансы просчитывают, а таким, как Маша Соболева, или все и сразу, или ничего больше.
Именно так она и объяснила вернувшемуся из рейса Рузавину свое нежелание попробовать силы еще где-нибудь, да хоть бы и в бане, как Жданова предложила.
– Не хочу! – заупрямилась Машенька и даже подпрыгнула от досады, что муж ее не понимает. – Ничего не хочу!
– Ну как же ничего? – расстроился Костя, искренне веривший в то, что всякий человек должен быть при деле: тогда в голову никакая глупость не лезет.
– Ни-че-го, – по слогам произнесла Машенька, секунду подумала и, задрав голову, вдруг закружилась, не переставая приговаривать: – Ни-че-го, ни-че-го, ва-аб-ще ни-че-го…
– Нельзя так! Маша! – Рузавин схватил ее за руку.
В ответ та взвизгнула, глазами полыхнула: не трогай, мол.
– Ненормальная! – неожиданно для самого себя выкрикнул он, не зная, как справиться с этим тупым упорством.
Чувствуя, как накатывает на него слепая ярость, Костя засунул руки в карманы, чтобы, не дай бог, не расплющить надоевшую стрекозу, измотавшую его душу ненавистным кружением. «Дурак! Ей-богу, дурак!» – проклинал он себя за собственную слепоту и наивность, а