Увидев, что Костя никак не реагирует на изменения в ее внешности, соседка наконец-то успокоилась, и в ее движениях появилась особенная женская сноровка: она ловко уставляла стол яствами, как будто делала так каждый вечер.
– Ты зачем это, Нин? – поинтересовался гость, не привыкший к такому отношению.
– Ну как зачем? – суетилась хозяйка. – В кои-то веки мужчина зашел в гости, а я и не готова, и не прибрана, – кокетничала она и поправляла волосы надо лбом. – Своего нет, хоть соседского накормлю.
– Да не голоден я, – смутился Костя от такого количества внимания.
– Так тут ничего и нет такого, легкое все, – оправдывалась Жданова, опорожняя банки. – Вот огурчики, икра кабачковая, сама делала…
«Ровно Клавдия», – вспомнились разносолы в доме наставника.
– Ешь вот, – Нина придвинула к соседу знаменитое свое сало в тузлуке. – Твоя-то, поди, не умеет?
«Нет», – покачал головой гость.
– Вот и ешь, значит, – обрадовалась Жданова и уселась напротив, подперев подбородок двумя крупными ладонями. Потом встрепенулась, будто забыла, вскочила, распахнула дверцу буфета и игриво спросила: – Налить капочку-то?
К такому повороту Костя готов не был и отказался категорически.
– А чё ж? Ну и что, что без повода. Было бы чё, повод найдется. Хоть бы и так просто: сосед к соседке в гости зашел. Давай?
– Ну раз так, давай, – оживился Рузавин и даже легко по столу прихлопнул.
– Теплая только, – повинилась Нина и в секунду вымелась из кухни в комнату, откуда появилась, держа в руках хрустальную пепельницу. – Кури!
– Да я ж не курю, – развел руками Костя.
– Не куришь? – изумилась Жданова. – Надо ж ты! Все курют, а ты нет. Нет, ну правда… – разволновалась она, но потом шумно выдохнула и, пододвинув к гостю штоф зеленого стекла, изрекла: – На-ли-вай.
Чокнулись молча. Слов на тост не набралось. Рузавин закусил салом и удовлетворенно крякнул:
– Вкусно.
– Вкусно? – расцвела Нина и положила соседу на тарелку еще два куска.
– А сама-то? Не закусываешь?
– Закусываю. – Жданова с готовностью схватилась за огурец. – Вот.
– А то смотри: захмелеешь, чё делать будем?
Шутка вышла неудачная. Нина смутилась, не зная, что ответить. Неловко стало и Косте: вспомнил, зачем пришел, расстроился, что остался.
– А ты, может, борща хочешь? – как могла, разрядила разом ставшую напряженной обстановку Жданова.
– Не-а, – отказался Рузавин. – Спасибо тебе, хозяйка, за хлеб, за соль.
Нине такой поворот в беседе пришелся не по душе: хотелось, чтоб гость остался, – когда еще зайдет? Она с пристрастием посмотрела на соседа и тут же нашлась:
– Вона пуговица у тебя на вороте болтается. Того и гляди обронишь. Давай пришью.
– Не надо, – в очередной раз отказался Костя. – Я сам.
– Что-то я смотрю, – осмелела Нина, – ты все сам. В магазин – сам, полы в подъезде – сам, и готовишь, поди, сам.
Рузавину стало себя жалко:
– Так вышло, – ушел он от ответа.
– Вышло, значит, не в дышло, не в оглоблю. Снимай – пришью. Не стесняйся, а то я голого мужика не видела, – грубовато пошутила соседка и протянула руку.
Костя стянул с себя рубашку, оставшись в голубой сохранившейся с армейских времен майке. А пока хозяйка закрепляла пуговицу, он крутился на табурете, рассматривая кухонное убранство. Ему нравилось: все было чисто, основательно и, как ему казалось, красиво.
– Мужика не хватает, – тихо произнесла Жданова, искоса поглядывавшая на сидящего напротив соседа. – Все есть, а мужика нету.
– Найдется, – щедро пообещал Костя.
– Да видно, уж не найдется, – пожаловалась Нина и протянула ему рубашку. – Надевай.
– Говорю, найдется. – Косте уж очень хотелось сказать соседке что-нибудь приятное. – Ты женщина видная. Хозяйственная. Будет и на твоей улице праздник.
Ждановой ждать праздника не хотелось. Хотелось, чтобы сразу, здесь, сию минуту, потому что хороший мужик. Но было боязно. Обойденная мужским вниманием Нина не знала, с чего начать, поэтому, покраснев, предложила, что умела:
– Холодец варить буду на выходные. Могу и на твою долю.
Рузавин наморщил лоб, посчитал и отказался:
– Не надо, Нина. Я в рейсе буду.
– А чё ему станется-то? Приедешь – заберешь.
Уж очень ей хотелось, чтобы так и было. Чтоб приехал, чтоб зашел, ну хоть просто так, по-соседски. И ей все вроде есть чем заняться. Костя ее бабьей тоски не понял. Поднялся из-за стола. Головой кивнул: хорошего понемножку. А потом взял и сказал глупость:
– Я, Нин, и так к тебе зайду. Без холодца, – зачем-то пообещал он.
Жданова вспыхнула, пошла пятнами, поднялась следом.
– Так рада буду, – призналась она, а самой показалось, что произнесла: «Так ты не за холодцом, совсем приходи». – Я женщина одинокая, гостям завсегда рада, – смутилась Нина. – Тебе то есть.
– Пойду, значит, – попятился Рузавин от хозяйки, испугавшись нависшего над столом напряжения.
Жданова промолчала, проговорив про себя: «Оставайся, Костя».
– Нехорошо так, Нина, – словно услышал ее гость, и ее душа возликовала: «Не просто так. Тоже, значит, чувствует». – Одна она там у меня. Ждет.
«И я жду, – снова произнесла про себя Жданова и посмотрела на Рузавина собачьими преданными глазами. – Вот сколько надо, столько и буду».
– Спасибо тебе, Нин. – Костя наконец-то осмелился повернуться к хозяйке спиной, чтобы не жарило так изнутри неожиданно обретенной радостью от общения с простой женщиной, которой он ничего не должен. «Жену бы такую, – признался себе Рузавин и оглянулся. – Подходящая была бы жена».
– Ладно, – сдалась Нина и поплелась за гостем в прихожую, еле переставляя свои разом отяжелевшие ноги.
Рузавин посторонился, давая возможность хозяйке отпереть свои чудо-засовы и замки, а они, как нарочно, ее не слушались.
– Давай помогу, – предложил Костя и легко справился.
Жданова стояла в сантиметре от гостя, опустив голову. Рузавин по-животному втянул в себя воздух и, почувствовав этот соблазнительный женский запах, понял, что еще мгновение – и он останется. Просто не сможет уйти.
Если бы Нина в этот момент протянула к нему руку, если бы, преодолев смущение, просто сказала о своих чувствах, да черт с ними с чувствами, просто пальцем бы поманила, кивнув в сторону комнаты, сломался бы Костя. Сломался бы и уткнулся, куда придется, а дальше – будь как будет. И хорошо бы было, как раньше, с теми, другими, с одинаковыми лицами. Но она молчала, безвольно опустив руки вдоль крупного своего тела, и даже, кажется, дышать перестала,