От мурлыкающего Абрикоса стало тепло ногам, Рузавин положил руку коту на спину и почувствовал, как по ней заструились какие-то токи: «Тарахтелка чертова», – ласково прошептал он, а кошак поднял голову. «Сидишь?» – словно спрашивал он. «Сижу», – мысленно отвечал ему Костя, боясь пошевелиться.
В подъезде начали хлопать двери – народ выдвигался на работу. Оставаться без движения Рузавину стало невмоготу, он аккуратно поднял кота и переложил его на соседнюю табуретку. Абрикосу это не понравилось: в отличие от человеческих колен, гладкая поверхность табуретки была холодной, это казалось небезопасным. Кот спрыгнул и вопросительно посмотрел на хозяина: «Может, покормишь?»
«А-а-а, давай покормлю», – согласился Рузавин и налил тому молока. Абрикос фыркнул в миску, намочил усы и пить не стал.
– Не хочешь, как хочешь. Все равно ничего больше нет.
Захотелось выйти на свежий воздух. «Подышать», – определил Рузавин свою главную потребность и засобирался. На самом деле его влекло к людям, к таким же, как и он. Влекло с одной-единственной целью – проверить, признают ли?
– Здрасте, – приветствовали его соседки, выволакивающие за руку сонных детей, опаздывающих в детские сады.
– Здрасте, дядь Кость, – проносились мимо него взнузданные матерями школьники и исчезали из вида раньше, чем Рузавин понимал, кто перед ним.
– И-и-издрасте, – поднял лопату дворник-татарин и добродушно сощурился, утопив в улыбке свои узкие, как щелочки, глаза.
По реакции окружающих Костя понял: «Ни о чем не догадываются». Он нарезал еще пару кругов вокруг дома, вызвав искреннее недоумение веселого татарина, а потом отправился в булочную, где обнаружил, стоя перед прилавком, что в кармане нет ни копейки.
– Потом принесете, – разрешила ему знакомая продавщица, видя, как Костя выворачивает карманы. – С кем не бывает.
– А если не принесу? – кокетливо поинтересовался медленно возвращающийся к обычной человеческой жизни Рузавин.
– Принесете, – твердо ответила продавщица и сама себя успокоила: – У вас глаза честные, не обманете.
– Не обману, – заверил ее Костя и, отломив от городской булки кусок, тут же отправил его в рот.
– Один живете? – с пониманием предположила девушка.
– А что? Похоже?
Продавщица смутилась и перевела взгляд на следующего покупателя, тактично ожидавшего конца беседы.
– Принесу, девушка, не переживайте, сейчас домой зайду и принесу.
– Ладно, – махнула она рукой и щелкнула счетами.
На улице Рузавин почувствовал, что кусок встал поперек горла, захотелось запить. Костя покрутил головой, вспомнил про отсутствие денег и решил идти домой, но, дойдя до подъезда, тут же повернул обратно.
– Забыла? – подсказал ему услужливый татарин и постучал пальцем по узкому лбу.
– Забыла, – автоматически повторил Рузавин не подходящее для себя слово и отправился в сторону депо по опустевшей уже дорожке – рабочий день начался.
Полдня Костя бродил по городу, бесцельно заходя в магазины, где глазел по сторонам, раздражая своим присутствием нервных продавцов. Пару раз даже заглянул в «Домовую кухню», где пахло свежей выпечкой и какао, но соблазн оказался не по силам, и Костя быстро ретировался. Когда же на пути попалась библиотека, Рузавин всерьез подумал, не записаться ли, но зайти почему-то не решился, прошел мимо, пообещав, что сделает это обязательно, как только вернется из рейса.
Путешествуя по району, Костя ловил себя на мысли о том, как изменилось вокруг когда-то почти пустое пространство: появились новые учреждения, киоски, выстроили дом быта. Оказалось, что совсем недалеко от его дома разбит парк, на территории которого соорудили детскую площадку. По ее краям стояли гипсовые скульптуры, изображающие то теремок, из окна которого торчала лягушачья морда, то медведя с коробом на спине, из которого выглядывала девочка с лицом монгольского идола. У некоторых фигур уже не хватало какой-нибудь части: то лапы, то носа, то еще чего-нибудь.
«Приделают», – наивно предположил Рузавин и опустился на одинокую, насквозь сырую, облезшую скамейку. Просидеть долго не получилось – было промозгло и дуло откуда-то снизу.
Ноги сами собой привели его к Дому культуры железнодорожников, где когда-то у него была репутация активного члена художественной самодеятельности, о чем свидетельствовала его фотография, когда-то висевшая на Доске почета.
«Может, еще висит?» – понадеялся Рузавин.
Фотографии не было, равно как и доски, к которой она прилагалась. Вместо нее висел огромный стенд, отражающий расписание кружков. Костя нашел свои секции, прочитал фамилии руководителей и успокоился: никаких изменений.
Крадучись, к Рузавину подошла вахтерша, обеспокоенная присутствием незнакомого человека.
– Записываться пришли? – проскрипела она около Костиного уха, напугав того своим неожиданным вторжением. – У нас для взрослых с четырех.
Костя развел руками, не найдя, что ответить.
– А для пенсионеров с десяти.
– Да вроде я… – улыбнулся Рузавин, представив себя в когорте отправленных на заслуженный отдых.
– А вы, мужчина, не улыбайтесь, – вахтерша пресекла нечаянно возникшую радость. – Откуда я знаю? Может, вы – инвалид. У нас инвалиды тоже с десяти, чтоб здоровых людей не беспокоить после работы.
– А пенсионеров, значит, можно?
– А чего им станется. Они, между прочим, через одного увечные. Культура-то у нас железнодорожная, читали небось на вывеске. Травм много, труд тяжелый. Это вам не бумажки перекладывать, – тоном судьи изрекла вахтерша и с превосходством посмотрела на Рузавина, подозревая, что тот именно этим легким делом и занимается. – Но мы для всех открыты. Хотят люди к прекрасному приобщиться, – заговорила она языком министра культуры, – пожалуйста. Наша родина только «за». Внедрим, так сказать, культуру в массы.
Вахтерша, завершив пламенную тираду, замерла перед стендом и великосветски спросила:
– Вы, собственно говоря, по какому делу к нам?
Но буквально через секунду вернулась к своему прежнему образу не в меру любопытной бабы и объяснила:
– А то как-то непонятно. Полчаса стоите и ни туда, ни сюда. Некоторые – ясно: в туалет заходят. Вон, – показала она пальцем на узенькую дверь, – как к себе домой. На улице им холодно, они – сюда. Гонять замучилась. Это им что? Общественная уборная? А у нас здесь, между прочим, и дети, и родители, и кто угодно. Так что, если вы за этим самым, то в туалет я вас не пущу: не положено.
– Мне и не надо, – не стал обижаться Костя на надоедливую бабу. – Я просто зашел, посмотреть. Сто лет не был.
Вахтерша хмыкнула и преобразилась в очередной раз, нацепив на свое лицо выражение «при исполнении». Медленно кивнув, она расправила на плечах пуховую шаль и заговорщицким тоном произнесла:
– Дорожник, значит? То-то я смотрю, лицо знакомое. Ну, думаю, из наших. Точно. Я их за версту чую, наших-то.
– Спасибо, что признали, – поблагодарил Рузавин тетку и собрался было покинуть гостеприимный Дом культуры железнодорожников, как вахтерша мертвой хваткой вцепилась в рукав посетителя и затрясла головой.
– Я чего тебе скажу-то, – автоматически женщина перешла на «ты». – Нашего-то