Он подошёл к Яру и отработанным движением перестегнул наручники, обернув цепочку вокруг ножки шконки.
– Суки… – выдохнул Яр. Так получалось, что он не может ни сесть на раскаленный пол, ни встать в полный рост.
– Чё сказал? – поинтересовался мент и сопроводил свои слова ещё одним чувствительным ударом в бок.
– Ничего, – Яр сжал зубы и замолк.
– Ладно, пошли, – бросил второй, и оба охранника вышли прочь, напоследок погремев замком.
Ночью камера начала понемногу остывать. К часу Яр уже мог позволить себе опуститься на пол, но тут же понял, что это место таит в себе и другой сюрприз – комары, чуя запах свежей еды, стали спускаться и садиться на него – в основном на лицо и на нос. Укусов Яр не чувствовал, но к утру всё лицо чесалось так, что сидеть неподвижно было нестерпимо – но руки были скованы за спиной.
Камера к тому времени остыла настолько, что пол казался ледяным, но за окнами уже брезжил рассвет, и Яр заранее предчувствовал, что скоро камера начнёт нагреваться опять.
Уснуть он не мог – ни в эту, ни в следующую ночь. Слишком чесалось лицо, ныли ушибы и был то горячим, то холодным пол. Кроме того, через какое-то время руки стали затекать, и стоило Яру погрузиться в какое-то подобие сна, как ему начинало мерещиться, что руки он совсем потерял.
Яр мгновенно просыпался в холодном поту и по-новой уснуть уже не мог.
Так тянулись день за днём. Думать, вспоминать – вообще сосредоточиться хоть на чём-то он не мог, и от того эти дни казались ещё длинней.
Усталость накрывала с головой – но уставало даже не тело, измученное настолько, что не чувствовало уже ничего, уставал мозг, который мучительно и немедленно требовал вернуть ему сон.
Еду приносили и проталкивали внутрь сквозь решетчатое окошечко, так что уже через пару дней перед дверью скопился целый сервиз глиняных мисок, наполненных вязкой похлёбкой, пахшей все хуже день ото дня. Над баландой кружились стаи мошек – или, может быть, мух, и постепенно у Яра начинала появляться мысль, что когда их станет достаточно много, они сожрут не только похлёбку, но и его самого. Впрочем, для этого было достаточно и комаров.
На третий день Яр немного привык – как человек привыкает ко всему, и смог начать думать о том, что ждёт его впереди. Менты однозначно не прощали убийства своих и значит, на новой зоне, скорее всего, всё должно было бы быть как здесь. Можно было забыть про УДО, да и вообще про десять лет. К тому же, и на новой зоне он остался бы петухом – чёрт его знает, много ли это значило там, где царил ментовский беспредел, но этот факт однозначно не прибавлял уверенности в себе.
Яр впервые всерьёз задумался о том, почему некоторые вешаются ещё в СИЗО. Он думал об этом раньше. Сначала презирал их трусость, потом постепенно начинал понимать…, а теперь, глядя на облепленный комарами разбитый с одного бока плафон, думал о том, что если бы руки не были связаны, может быть, повесился бы и он.
Яр закрыл глаза, и перед глазами снова встало письмо, с которого всё началось. Яна не ждала его, но и не предавала. Яна вообще, похоже, не знала, что ей делать – и могла, наверное, прожить в этой неопределённости ещё десять лет.
Яна хотела поговорить, и Яр чувствовал, что должен ей этот – последний разговор, как бы не сложилась дальнейшая жизнь. Вот только теперь уже совсем ничего не зависело от него.
На шестой день почему-то опять загремел замок. Яр не был уверен, что его собираются выпустить – напротив, зная, что всего у тюремщиков есть две недели, был уверен, что они собираются использовать их всех.
Он уже подумал было, что сбился со счёта, когда конвоиры стали расстёгивать наручники и так же, как вели сюда, пинками принялись поднимать его на ноги.
Яр встал, хотя ноги держали с трудом. Руки, снова скованные за спиной, теперь оказались изогнуты под каким-то другим углом, и хлынувшая в них кровь причиняла новую боль.
Его снова повели через двор – на сей раз к корпусу администрации, и Яр решил было, что сегодня будет оформлен перевод. Его завели в предбанник перед кабинетом начальника колонии и на какое-то время оставили одного. Яр закрыл глаза и привалился к стене, чувствуя, как погружается в сон, и уже на грани дрёмы ему почудилось, что он слышит знакомый голос, от которого подбирался живот и всё тело пробирала дрожь.
– А я говорю, что вы нарушаете закон.
– Это смешно.
– Хотите, чтобы я адвоката привезла?
– Поговорим, когда привезёшь.
– Может, сразу с инспекции начнём?
– Какое… – скомканный мат и удар кулаком по столу. Потом третий голос шепчет что-то неразборчивое.
– Ладно, привели его.
– Вот и хорошо, – напряжённое, искрящееся торжество, а потом тихий выдох так близко, что можно было поверить, что это не сон: – Яр…
Яр открыл глаза.
Яна стояла перед ним – не похожая ни на фото, ни вообще ни на что. Волосы, обычно гладкие и ухоженные, были собраны в небрежный низкий хвост. Вместо обычной яркой одежды, которую она носила даже днём, был какой-то бесформенный свитер. На лице ни грамма косметики, зато под глазами – глубокие тени.
Если бы Яр увидел Яну, которую видел каждый вечер у себя в голове перед сном, он, наверное, вообще не поверил бы, что это Яна. Решил бы, что всё-таки уснул и видит сон.
И только то, что стоявшая перед ним Яна была настолько ни на что не похожа, убеждало его, что это действительно она.
– Ярик… – повторила Яна ещё раз каким-то моментально поменявшимся, ставшим слабым голосом, и на лице её отразилась смесь недоумения, растерянности и, кажется, вообще незнания что сказать.
Яна смотрела так на Яра пару секунду, потом собралась и, повернувшись к стоявшему в дверях начальнику колонии, уже другим тоном произнесла:
– И что? Нам три часа тут так и стоять?
– Какие… – начальник поджал губы и скрипнул зубами. – Комнату для свиданий им дать, – процедил он. А затем добавил зло. – И что б было по уставу всё!
Яр с трудом сдержал истерический смешок.
Затем их снова вели через двор. Яна шла рядом – казалось, так близко – и так далеко. Завели в корпус, где Яр когда-то устраивал сеансы, и предоставили такой же точно кабинет, как те, куда раньше заказывали