Темнело так стремительно, что, вынырнув из собственных мыслей, я с удивлением поняла, что едва вижу выход из ущелья, еще недавно казавшийся достаточно близким. По ощущениям, времени до ночи еще должно быть много!
Сбоку из-за огромного камня внезапно взлетела огромная черная птица, издав оглушительный резкий крик.
Лошади, запряженные в нашу телегу, шарахнулись в сторону. Угол телеги врезался в мой бок, сбивая с ног.
Падая, я ударилась головой и потеряла сознание.
Пришла в себя от собственного крика!
И только потом ощутила боль!
Нет, описать ее, как раздирающую тело надвое, было нельзя. Она сосредотачивалась в животе, да, но казалось, что всё остальное тело я как бы и не ощущаю больше, оно словно онемело, не желало слушаться и подчиняться мне.
Сравнить эту боль мне было не с чем. Ничего более сильного я не испытывала в жизни ни в то время, когда сломала руку, ни во время посещения стоматолога. Шокированный невиданным приступом боли мозг мог думать только одну-единственную мысль: "Господи! Господи! Когда ЭТО закончится?"
Спустя несколько минут ЭТО, действительно, стало ослабевать, и тогда я смогла оглядеться. Я лежала в маленькой палатке, стены которой ходили ходуном от ветра. Рядом, согнувшись пополам суетилась Пиппа — на маленьком костерке, огражденном по кругу камнями, в жестянке с широким горлом она топила снег, приговаривая что-то успокаивающее испуганным голосом.
— Пиппа! — позвала ее, пытаясь приподняться.
Я лежала на каких-то тряпках, постеленных на солому, явно снятую с повозки, потому что взять ее здесь, в ущелье было больше просто неоткуда.
Несмотря на то, что я была в одной нательной рубахе, холодно мне почему-то не было, во всяком случае, кроме стоп не мерзло больше ничего.
— Госпожа, укройтесь одеялом, — приказала Пиппа. — Не хватало только еще и простудить вас!
В моем теле ощущалось не только некоторое облегчение — боль отступила, оставив после себя легкие, вполне терпимые, отголоски — но и предчувствие, понимание того, что рано или поздно, а скорее всего, очень, очень рано, вернется обратно и, возможно, значительно усилившись!
Я попыталась нашарить одеяло, собираясь слушаться Пиппу во всем. Потому что мне было очень страшно! Потому что я, конечно, понимала, что со мной происходит! Видимо, удар и падение спровоцировали и так скоро предстоящие роды! А Пиппе я доверяла, и знала, что она сделает всё, что сможет, чтобы мне помочь.
Боже мой! Боже! Я боялась беременеть и рожать в нормальном развитом мире с высокотехнологичными клиниками, с аппаратурой и любыми лекарствами, с прекрасными докторами! Я всячески избегала серьезных отношений с мужчинами только затем, чтобы вдруг не забеременеть! И что случилось с моей жизнью?
Меня! Меня перенесли в другой мир! В тело беременной женщины! Чтобы именно я в муках и страданиях родила чужое дитя! Да еще где? В мире, где боль снимают камни, а единственным инструментом доморощенных "докторов" может стать только нож!
В это мгновение в сумраке палатки что-то блеснуло, и я увидела, что Пиппа, сняв с костра жестянку с водой, вытащила большой нож и поднесла его лезвие к огню.
— Пиппа, я принесла тряпки, — раздалось за стенкой.
Чуть отодвинув полог, Пиппа просто протянула руку и ей снаружи на нее повесили тюк,завернутый в чей-то плащ.
— Скажи Тее, пусть начинает читать свои заклинания! И Гринвилду. Пусть будет наготове. Если придется держать, я позову его...
Пиппа последнюю фразу прошептала, высунув голову наружу, но я каким-то наитием сумела ее уловить!
Всё так плохо? То есть меня придется держать, чтобы что? Чтобы разрезать живот?
Запаниковав, я попыталась встать.
Пиппа бросилась ко мне, и, обнимая за плечи, уложила обратно. Заговорила она спокойно и ласково:
— Госпожа, милая! Лежите! Всё будет хорошо. Пока всё идет правильно! И я уверена, так и будет! Ребеночек движется. А вы — сильная и крепкая! Вы выдержите. Просто ветер крепчает. Буря. Если она усилится, Гринвилд и парни будут держать палатку, пока мы с вами тут...
Она говорила что-то еще, но я больше ничего не слышала, потому что боль вернулась. И я была вынуждена прочувствовать её всю, до самого предела...
51 глава
Когда я пришла в себя в следующий раз, еще не открывая глаз, я почувствовала другие запахи, другие звуки, другое ощущение времени и собственного тела.
Зажмурившись, и закрыв ладонями уши, я зашептала, как заклинание, истеричным шепотом:
— Нет-нет-нет-нет-нет! Не хочу! Не могу! Верните меня обратно!!!!
Последним моим воспоминанием было, как в сдуваемой ветром палатке посередине ущелья, зеленая орчиха Пиппа положила мне на грудь младенца. Цепкие пальчики маленькой девочки, обхватившие мой палец. Её требовательные губки, ищущие касающиеся груди.
А еще... Еще это незабываемое ощущение — маленький живой человечек в твоих руках. Твой. Плод любви ли, или, может, греха. Долгожданный и единственный или один из многих... Неважно.
Твоя плоть и кровь. Выстраданная. Вымоленная часами боли и страха.
Открыв глаза, я долго смотрела на свою руку.
Так, наверное, не должно было быть. Потому что рука-то была другая! Рука-то принадлежала уже не телу Эсми! Но была она в крови. Так же, как и там в палатке. Я смотрела и чувствовала... Я испытывала это ощущение — маленького живого теплого детского тельца...
И не могла, не хотела верить, что больше никогда не увижу её... И Дэймона. Не хотела верить, что другая мать будет склоняться над детской колыбелью. Что другая женщина будет обнимать МОЕГО мужчину! Я не хотела верить, что больницу для воинов буду строить в Смарагде уже не я...
Но моя миссия завершилась.
Или просто я проснулась от долгого и такого реалистичного сна?
— Ну, успокоилась ты, наконец-то? Раньше такими перепадами настроения ты никогда не страдала, — донеслось до меня.
Осмотревшись, я поняла, что лежу в своей кухне на маленьком диванчике. Свернувшись калачиком и подложив под голову собственную сумочку.
На пороге стоял обнаженный по пояс Эрик.
— Господи, Даша, — испугался он, увидев мою руку. — Что случилось?
После короткого осмотра, который Эрик проводил с особенной тщательностью и таким сочувствием, что просто вот даже не похоже было на него, было выявлено, что я, то есть, наверное, она, Эсми, порезалась об осколок бокала, валяющегося тут же, под столом.
— Ты специально, что ли? — заглядывал мне в глаза Эрик, заматывая промытую и обработанную перекисью ладонь. — Хотела меня напугать? Наказать за мои слова? Сумасшедшая! Дурочка! Я совсем даже не думаю, что ты —