С каждым шагом Анна все острее ощущала, что воздух становится плотнее и гуще. Как будто отель жил своей, тайной, особенной жизнью. Вой в шахтах, запахи кофе и моющих средств – все это сливалось в тревожную симфонию, которую обычно чувствуют кожей.
Вельяминов говорил о расписании, фильмах, о том, что на днях приедет кто-то важный из Владивостока. Но Стерхова не слушала. Слова скользили мимо, как дождевые капли по стеклу. Поворот. Коридор. Еще несколько шагов, и они вошли в двойные двери конференц-зала.
Остаток дня Анна провела за просмотром фильмов. Члены жюри и зрители из числа постояльцев смотрели конкурсные фильмы один за другим.
Но как бы Стерхова ни старалась сосредоточиться, ее мысли снова и снова возвращались к запаху дорогого мужского парфюма в ее номере. К тонкому следу на запотевшем стекле.
Тайфун принес с собой не только ветер и шторм, но и нечто необъяснимое. То, что притаилось и ждет.
Глава 4. Что осталось за кадром
Всю ночь бушевал шторм. Оконные стекла дрожали в рамах, ветер зловеще завывал в шахтах лифта. Утром не спавшие постояльцы не спешили спускаться к завтраку. Анна Стерхова сидела за столиком у окна, задумчиво помешивая кофе, и смотрела в окно. Сквозь него проникал тусклый свет, отражаясь в бокалах, фарфоре и начищенных до блеска кофейниках.
Шторм поутих, но все еще клубился где-то на горизонте. Серые волны, тяжелые, как свинец, бились о каменную набережную, оставляя белую пену, похожую на слюну разъяренного зверя. Небо висело низко, почти касаясь воды. И в этом сдавленном пространстве между небом и океаном носились быстрые чайки. Их крики резали воздух, как скрип заржавевших петель.
Стерхова поднесла чашку к губам. Кофе был крепкий, горьковатый, с едва уловимым привкусом кардамона.
В ресторан, запыхавшись, вошла Румико Хирано. В легкой куртке, с мокрыми, прилипшими к щекам волосами. Заметив Анну, она улыбнулась и скинула куртку.
– Наконец добралась! – Она села за стол. – Во Владивостоке ливень. Здесь тоже льет.
– Ночь провели в пути? В такую-то погоду? Сочувствую.
– Автомобиль едва не снесло с дороги. Это не погода, а настоящее светопреставление.
Анна подозвала официанта, и он тут же принес еще одну чашку.
– Чемодан так и не нашли? – поинтересовалась она.
Румико безразлично махнула рукой, взяла кофейник и налила себе кофе.
– И не найдут. В Москве на багажной ленте был сбой, и чемодан ушел на другой рейс. Уже написала жалобу. Хотя… Кому это помогало?
– Не повезло, – с сочувствием заметила Анна. – Со мной такое тоже бывало. В такие моменты жалеешь, что не положила пижаму в ручную кладь.
– Слава Богу, что я летела домой. – Заметила Румико. – Все это мелочи. После завтрака вплотную займусь работой.
В глубине зала звякнула посуда. За стойкой зашипела кофемашина, и запах свежесваренного кофе стал ощутимее. Постояльцы отеля заходили в обеденный зал ресторана без лишней суеты, поодиночке и парами. Несколько столиков уже были заняты. Звучали негромкие голоса. Все происходило в рамках заведенного порядка: утро, завтрак, и только потом – дела.
– Кстати, режиссер «Океаниды» уже приехал? – Стерхова посмотрела на журналистку. – Как его… Кажется Воронин?
Румико оживилась и придвинулась ближе.
– Еще не видела. Сегодня утром отправила ему сообщение, но он пока не ответил. Хочу поговорить с ним до показа. – Она склонилась к столу: – Личная история – особая тема. Получится интересное интервью.
Кивнув, Анна посмотрела в окно. Океан еще волновался – рваный, темный, с белыми гребнями.
– Вы правы. Фильм очень личный.
С мокрым зонтом в руке к столу подошел Вельяминов.
– На улице черти что. Хотел прогуляться, да где там! Чуть не смыло вместе с зонтом. – Стас приподнял бровь и обратился к Румико: – Только что видел Воронина.
– Где?! – воскликнула она.
– На ресепшне.
– Он мне нужен!
– Он поднялся к себе в номер.
Заметив волнение Румико, Стерхова поспешила ее успокоить:
– Просто подождите. Чуть позже он сам объявится.
После завтрака члены жюри собрались в конференц-зале. Первым в программе шел фильм «Последний рейс „Океаниды“». Во время просмотра Стерховой показалось, что картина излишне тяготеет к трагедии, это ощущение усиливали музыка и закадровый текст. Но, как и в первый раз, фильм произвел на нее сильное впечатление. Он закончился на той же пронзительной ноте: уходящий корабль, панорама пустынного океана, закат и гул прибоя.
Однако, на этот раз Анна уловила едва заметную фальшь.
– В фильме чего-то не хватает, – проговорила она.
Сидевшая рядом Румико удивилась:
– В каком смысле? Те же кадры, тот же голос, та же «Океанида».
Но Стерхова покачала головой.
– Раньше было иначе.
– А по-моему, все так же самое. – Пожала плечами журналистка.
Посмотрев еще две картины, Анна вышла из зала. Шагая по коридору, она разматывала в голове кадры из фильма как нить из клубка. И в какой-то момент поняла, что из фильма пропал небольшой фрагмент: панорама толпы провожающих. Стерхова точно помнила эти кадры: камера скользит по белому борту «Океаниды», по лицам провожающих и причалу.
Вернувшись в номер, она пересмотрела версию, сохраненную на компьютере, и обнаружила этот фрагмент. Решив, что Воронин перемонтировал фильм, Стерхова успокоилась
Оставшуюся часть этого дня она провела за ноутбуком, работая над новым романом.
Вечером Стерхова спустилась в холл и обнаружила, что общая атмосфера заметно потеплела и оживилась. Гости отеля сбились в небольшие компании. Румико сидела на диване с Вельяминовым. Анна помахала им рукой.
Председатель жюри Пахомов держался особняком, погрузившись в глубокое кресло и разглядывая виски в своем бокале. Завидев Анну, он поднял голову.
– Добрый вечер, Анна Сергеевна. Как вам сегодняшний показ?
Она опустилась на соседнее кресло:
– Понравился фильм про «Океаниду».
Дмитрий Витальевич усмехнулся, выдержал паузу и, отхлебнув глоток из бокала, сдержанно покачал головой:
– Ложь. Красивая, талантливо снятая, но все-таки ложь.
– Разве? – Стерхова с удивлением вскинула брови.
– Воронин не сумел передать главного, – сказал Пахомов, глядя на свой бокал.
– А что, по-вашему, главное?
Он помолчал и, когда заговорил, в его словах сквозило разочарование:
– Пустота. Когда нет ни корабля, ни людей, ни объяснений. Воронин заполнил ее пафосом и поэтикой. От этого фильм многое потерял.
– Поддался эмоциям?
– Переступил черту, за которой уже не кино, а личная одержимость. Фильм-документ, созданный человеком, утратившим объективность – опасная вещь.
– Он отдал дань памяти погибшему отцу. – Напомнила Анна.
– И это помешало Воронину быть честным. – Кивнул Пахомов.
– Вы говорите так, как будто он что-то скрыл.
Замедленным движением Пахомов поставил бокал на стол.
– Может, и не скрыл. Но он