В коллективе же были уверены, что он и без высоких покровителей добился бы своего, потому что он, Бенбец, был таким: непонятливым в своих действиях, пронырливым, умеющим дёшево купить и дорого продать, к мулу приспособить седло коня, стричь шерсть с яйца, завязать зёрнышко узелком. В трудные годы такой покровитель казался даром, ниспосланным небом, и его нельзя было не ценить.
Бенбец и сам знал себе цену. Ему было известно его прозвище, но он не подавал виду. Он был спокоен: его уже никто не трогал, он сохранил своё учреждение, остался на своей должности, а до всего прочего ему не было никакого дела. Между коллективом и руководителем действовало неписаное соглашение: каждый делает, что хочет, но старается показать, что учреждение работает, требуемое исполняется без промедления. И получает зарплату, когда дают.
Бенбец не препятствовал тому, чтобы его работники подрабатывали на стороне – всё же человек имел доброе сердце.
Ещё директор любил отмечать праздники. Почти в каждый праздник он собирал коллектив вместе, организовывал весёлые застолья с песнями и плясками. Любил быть тамадой и открывал застолье привычными словами: «В чалавеки самый дарагуй вещ – это улипка». Тут же устанавливалась соответствующая атмосфера, вспыхивали шутки и смех, забывались заботы и начиналось… И в плохие времена Бенбец не отказывался от застолий. Джирас получил в подарок от Чимназ полевой цветок после одного из таких праздничных застолий, последнего, в котором она участвовала.
…Новый год отмечали, как и все остальные праздники, в кабинете Бенбеца. В тот раз Чимназ выглядела красивее всех женщин. Когда она появилась в кабинете в отливающем серебром длинном платье, подчёркивающем красивые формы, с распущенными длинными чёрными волосами, – Джирас впервые почувствовал в её красоте нечто божественное. Привыкший обращаться с ней по-товарищески, позволяя себе лишь осторожные комплименты, – в этот раз он потерял дар речи. Он уже сидел, когда Чимназ возникла в дверях. Опять ему показалось, что в глазах её светится печаль, беспокойная, от кого-то или из-за чего-то скрываемая. А ещё, что в этих глазах мгновенно вспыхнул и погас свет, относящийся только к нему.
Он не ошибся.
– Я сяду рядом со своим соседом, – бесцеремонно обратилась Чимназ к сотруднику, сидевшему возле Джираса. – Ты не можешь разлучить соседей по кабинетам, коллега.
– Такой красавице как не уступить? – сотрудник встал и подал ей свой стул.
В тот день Чимназ нельзя было узнать, она пела и танцевала. Вставила в магнитофон кассету, которую принесла сама, – раздалась мелодия, берущая за душу. Чимназ пригласила на медленный танец Бенбеца. Тот даже забыл про обязанности тамады, вновь и вновь включая понравившуюся мелодию, долго не отпускал Чимназ… Бенбец медленно кружился в танце, Чимназ не противилась, каждый раз принимала его приглашение с улыбкой. «Она делает это в отместку кому-то, – думал Джирас. – Кому же, мужу? Разлад в семье?» Бенбец показывал золотые зубы, зажмурившись, склонял лысую голову к груди Чимназ, покачивающейся в танце. Джирасу хотелось встать, подойти к ним, врезать кулаком в очки Бенбецу, который был на голову ниже партнёрши. Но он поступил по-другому.
– Авторитарный режим ушёл в небытие, шеф, – пошутил он, подходя.
Оторвал его от Чимназ и сам стал танцевать с ней. И тени неудовольствия не появилось на лице Бенбеца.
– Я ничуть не против демократии, – поддержал он шутку и пригласил на танец сразу двух женщин.
Задвигался, обняв их за талии, склоняя голову к груди то одной, то другой… Чимназ улыбалась. Когда в кабинете стало тесно от танцующих пар, она спокойно опустила голову на плечо Джирасу, отчего ему показалось, что у него остановилось сердце. Он перестал чувствовать своё тело, словно они были двумя лепестками посреди безлюдного луга, полного цветов. В голове не осталось никаких мыслей… Когда-то им владело драгоценное желание, впоследствии забытое; теперь оно вернулось и может сбыться. И не было никаких ошибок, и та жизнь, где допускались ошибки, была не его жизнью, то был дурной сон. Настоящая его жизнь только начинается, и нет границ его счастью… Но танец завершился.
Застолье продолжалось до вечера, но подошло к концу, и всем показалось, что эти часы пролетели очень быстро. Джирас, как зачарованный, пришёл к себе в кабинет. Не совсем осознавая это, он чего-то ждал… Или он обманывает себя под действием выпитого?
Да, он выпил, и ему только казалось, что Чимназ, как в танце, плавно покачиваясь своим гибким красивым телом, улыбалась, глядя на него…
Но она на самом деле зашла в кабинет к нему. Не дождавшись со стороны Джираса ни слова, ни движения, Чимназ с лёгким упрёком сказала:
– Обними же меня, Джирас! Не бойся…
Только теперь, услышав слова, слетевшие с её красивых пухлых губ, Джирас понял, что всё происходит наяву, и выпитое тут ни при чём. Он растерялся ещё больше.
– Здесь ещё люди, нас увидят… Нехорошо… У нас семьи, Чимназ! – пытался оправдаться он.
В этот момент он ненавидел себя. «Трусливый дурак…»
– Нет, Джирас, у нас не семьи, а бездонные ямы… Мы несчастные люди – и ты, и я…
Она вплотную подошла к Джирасу, обняла его, погладила по голове и в долгом поцелуе прижалась к его губам. Оборвав поцелуй, она уставилась на Джираса своими глазами, полными слёз, и сказала:
– Мы ничего не делаем для своего счастья. И не стараемся хоть что-нибудь делать…
Чимназ ушла. Она долго не появлялась на работе. Джирас слышал, что она лежит в больнице с раком печени. Хотел навестить, но как он мог? После того, что у них было… «Ещё подумает, что я не хотел, потому что знал о её болезни… Она знает о моей семье, наверное, думает, что и я знаю о её проблемах…» Нет, даже признавая свою вину перед ней, он не решился навестить Чимназ.
Однажды она сама неожиданно появилась в его кабинете – высохшая, с поблёкшим лицом. Она ничем не напоминала ту Чимназ, что веселилась на новогоднем празднестве. Разве что глаза, правда, как будто увеличившиеся, оставались прежними. И печаль в этих глазах она уже не хотела или не могла скрывать.
Чимназ держала в руках горшок с цветком. Джирас вскочил:
– Чимназ, ты!..
– Это тебе на память обо мне, – она не дала ему договорить. – Береги. Я ухожу.
– Как уходишь? Увольняешься с работы?
– Как все уходят… – она поставила горшок с