Да, воистину представляется порой, что комфортнее смотреть на подобную жизнь… с птичьего полёта. Что и демонстрирует Караулов, к примеру, в стихотворении «Пижон». Персонаж, представленный здесь (и выглядящий чем-то вроде ситуативного авторского alter ego) прогуливается со своим догом по условному городскому пространству, полюса которого – храм и притон. Вокруг копошится суета сует, но пижон её напрочь игнорирует, заботясь лишь о том, чтобы вовремя «собаке дать пинка, / в пакетик подобрать какашки».
И всё же такое подчёркнутое безразличие, граничащее чуть ли не с цинизмом, для поэта в данном случае – всего лишь маска. По другим стихам подборки видно, что за подобной защитной броней скрывается совсем иная эмоция, значительно более адекватно отражающая подлинную авторскую позицию. Что же это за эмоция?
Припомним уже приводившиеся нами слова поэта о том, что жизнь «теряется, не знает, что ей делать». Автор здесь явно проговаривается, намекая на то, что едва ли не ключевым моментом его мировосприятия, фиксируемым в стихах, является чувство тревожной р а с т е р я н н о с т и.
Именно этим состоянием определяются, судя по всему, особенности взгляда на нынешнюю реальность, преобладающего в стихах Караулова. Да, допустим, можно отчётливо воссоздать внешний образ повседневности: «станции, склады, пакгаузы, / переходы, бетонные доты, бараки, / гаражи, осторожные злые собаки». Но волнует ведь в первую очередь другое: в чём смысл сегодняшнего существования сограждан? Или – припомним конкретную авторскую горько-ироническую формулировку вопроса: «Где же р у с с к о е п о л е, ещё не открытое? / Не ещё одно поле электромагнитное / и не шахматной досочки новое поле, / а такое… да знаете сами, какое».
И подчеркнуто-обеднённая, лишённая полнозвучия рифма (поле – какое) лишь усиливает ощущение, что авторский вопрос сиротливо повисает в воздухе. Не ответом, но печальным суррогатом ответа выглядит идущее далее указание на то, что родная страна – пространство, «где нас закопают».
Ту же самую, мучительно волнующую проблему с м ы с л а пытается автор разрешить в ещё одном стихотворении подборки. Озаглавлено оно «Из Эмили Дикинсон». Заметим, однако, что перед нами в данном случае скорее не перевод, но – парафраз на темы Дикинсон, насыщенный приметами отнюдь не старо-американской, но… вполне современной, постсоветской действительности. В загробной фантасмагорической картине предстают перед нами образы погибших в Афганистане и Чечне, умерших от запредельного пьянства («А трое рядышком, вон те, / Всю ночь глушили метанол»), жертв криминальных разборок 90-х годов («Вот этот, у стены, / права грошовые качал, / и не стерпели пацаны»). К ним всем обращён вопрос (опять вопрос!), всплывающий в беседе двоих мертвецов – Ивана и Саида: «Ну, ладно, мы, понятно – мы, / наш путь был прям и сжат, / но эти, скорбные умы, / к а к о г о ш у т а здесь лежат?». Этот вопрос, однако, тоже остаётся без ответа. Масса попавших под очередное колесо истории не способна осознать (не говоря уже о том, чтобы сформулировать) суть происшедшего, и двое упомянутых выше покойников даже в потустороннем мире вынуждены «беседовать за них».
Нет, конечно же, фиксирует в своих стихах Караулов и иные ситуации. Взять хотя бы стихотворение, строкой из которого озаглавлена рассматриваемая подборка. Все слова в нём (как и в некоторых других представленных здесь стихах Караулова) намеренно пишутся с маленькой буквы и идут без знаков препинания – что ещё больше подчеркивает отражённую атмосферу всеобщего хаоса. Но вчитаемся внимательнее: «оужас ужасу не брат». Таким каламбуром, балансирующим на грани рискованной, неполиткорректной дразнилки, обозначена здесь фигура конкретного человека. Оужас – имя этого мирного гражданина Литвы (где, как и во всех частях былой распавшейся страны, непростых проблем предостаточно). Чем и как живёт этот самый Оужас? Информация по данному вопросу носит характер вполне конкретный: «с утра багульник соберёт / и сдаст в аптеку ввечеру // <…> с транзистором по кличке вэф / обходит он свой малый лен (то есть, участок земли – Е.Г.) / кукушкин лён и львиный зев / ему легко сдаются в плен». Иными словами, этот скромный и, судя по всему, не столичный житель сумел найти честную нишу в нынешней аморфной, рыхлой реальности – и можно в данном случае лишь, как говорится, снять шляпу!
Заметим, что подобная уважительная фиксация выбора в стихах Караулова носит характер отнюдь не единичный. В одном из программных верлибров, входящих в подборку, поэт не случайно декларирует: «Хочется жить и в Сарапуле / и в Сызрани / и в Кинешме / <…> и на платформе 47 км / и на платформе 113 км / и на станции Вековка / <…> в разных местах / на глухих полустанках / <…> и пусть себе крошатся / края литосферных плит / и меняются образы континентов»
«Хочется жить»… Значит, наверняка, есть на сегодняшний день – пусть и на уровне отдельных, сугубо частных случаев – даже в достаточно заброшенных, глухих уголках возможность достойного существования? Вроде бы так. И всё же цивилизационные, политические, общественные потрясения – не случайно уподобленные в этих стихах тектоническим сдвигам – явно пугают автора. Одним из знаков подобного испуга выглядит жутковатый стёб в конце верлибра «Капсулы времени»: «Жак де Молэ ученик 4 Б класса / средней школы № 666» – сюрреалистический фантом, основанный на совмещении образа современного школьника с именем средневекового рыцаря-тамплиера и устрашающей эсхатологической цифрой-символом.
Появление именно такой абсурдной фигуры представляется, однако, ничуть не случайным. Уже упоминавшаяся нами выше тревожная растерянность проявляется в том, как относится Караулов не только к настоящему, но и к п р о ш л о м у, и к б у д у щ е м у. Точнее говоря, к формам их отражения в настоящем времени.
Взять хотя бы возникающие в одном из стихотворений подборки сумрачные образы ветеранов-инвалидов бесславной афганской