Книга бесед как идеально разгромный памфлет: разгром «королевской» позы поэта-артиста – формы, которой эпоха курит фимиам.
Примечание:
Николай Болдырев – автор трудов о В.В. Розанове, Андрее Тарковском, Р.-М. Рильке, нескольких эссеистических и поэтических книг; переводчик.
Живет на Урале.
Три книги (Попытка прочтения)
Сергей Ивкин
Библейское время Юлии Белохвостовой
(Юлия Белохвостова. «Яблоко от яблони», Санкт-Петербург, Алетейя, 2018)
Каждый читатель ждёт от стихотворения чего-то своего. Банальность? Но как прочесть? Именно «своего», именно ему принадлежащего, что он может узнать. Или принять, примерить на себя. Потому и говорят, что самые лучшие стихи таковы, словно они «уже были всегда». Не просто давно, а всегда. С библейских времён. И именно эта «библейскость» и «всегдашность» у Юлии Белохвостовой в текстах становится краеугольным камнем. О чём эти стихи? О жизни, о природе, о погоде, о смерти, о том, что ничего у людей не меняется: проходит год с августа по август, от урожая до урожая…
Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать.
«Папина яблоня»
Я лично всегда искал в стихах атмосферу, состояние, в которое можно погрузиться, прожить как собственный опыт. И сам пишу о состояниях, но ищу тех, кто говорит иначе: легче, незаметней, естественней, словно и не пишет, а рассказывает, не замечая размеров и рифм, словно дышит (а это сложно, сложнее всего, нет в поэзии никакой естественности):
Разжимает руки лето – листья смятые в руках,
размышления поэта, божий свет и божий страх,
цвет жасмина в волосах, ночь жасминового цвета.
«Тропинка до Щучьего озера»
У Юлии Белохвостовой почти никогда не случается так, что хочется спросить: «А это вообще о чём?» Каждое стихотворение предельно понятно по смыслу. Вот умерла бабка Улита. А корова стучится рогами в ворота, просит, чтобы хозяйка домой пустила. Не понимает, что произошло? Но это не главное, а главное то, что ты видишь это своими глазами. Тебе в оболочке стихотворения передают не сообщение о смерти неизвестной тебе старухи, а весь окружающий мир, все пересуды, и летнюю ночь, и имена всех прочих бурёнок, сразу в подкорку, прямиком в набежавшие в горло слёзы. Да, эмоции, чувства, сентиментальность. Современная поэзия о другом. Да о том же. Без повторов. Каждый говорит с нуля. Своё несёт. Примут не примут. Не так важно. Сказать надо.
Подставляй же плечи, торопись,
принимайся боронить и сеять,
следуя завету Моисея,
сотвори из праха снова жизнь.
Собери трудов своих плоды,
восхвали дарующего ямбом,
и в саду, в тени ветвистых яблонь,
стол накрой рассветом молодым.
«Хлеб и вода»
Вот получается говорить сразу и за сегодняшний день, и за всегда. Не меняется человек. Меняются декорации, а спектакли играют те же. Про любовь. Про оставленность. Про надежду. Про возвращающееся и возвращающееся детство, сквозь все времена, с приметами всех времён, от страшного Углича до благословенного Крыма.
К двум часам побережье становится тише воды,
полногрудые жрицы Асклепия в белых хитонах
по аллеям вдоль кипарисов вечнозелёных
удаляются в царство отдыха после еды.
На железных кроватях, поставленных в ряд под окном,
спят потомки охотников, воинов и виноделов.
Небо теплой волной из оконных выходит пределов,
разливается в белой комнате синим сном.
И во сне улыбается девочка, сжав в кулаке
свой сегодняшний клад, небольшую монетку из меди:
на одной стороне – на коне будто всадник там едет,
на другой стороне – только голову видно в венке.
«Монетка из Керкинитиды»
Книга «Яблоко от яблони» читается как палимпсест, сквозь голос Юлии проступают цитаты из Есенина или Пастернака, через советский быт проступают то знамёна Кубы, то золочёные нимбы, сквозь частную судьбу проступает история страны, но в итоге открывается не ахматовская «одна великолепная цитата», а волошинская нераздельность всех, надмирность плача. И Максимилиан Александрович подходит и обнимает Юлию Белохвостову за плечи. Вне Коктебеля. В любом месте нашей крошечной планеты:
Перезвон стеклянный бокалов разных
(с голубой каймой, с золотой каймой)
превратит нахмуренный вечер в праздник
возвращения блудных детей домой.
«Возвращайся в город…»
Обратная сторона слова
(Александр Корамыслов, Полина Потапова. «Танкетки на двоих», Челябинск, Издательство Марины Волковой, 2018)
Я очень люблю книги, которые можно читать с любой стороны. Однажды даже сам посодействовал выпуску сборника поэтов «Эндшпиль»: каждый автор представлял какую-либо шахматную фигуру, а обложка подавалась как шахматная доска. В данной поэтической книге на двоих скорее сработал аналог инь-яня: с одной стороны речи мужчины, с другой – речи женщины, но так ли они противоречивы? Где чья?
Москва
петушится
се ребро
Господа
Форму танкетки придумал уральский поэт, в данное время живущий в Лондоне, Алексей Верницкий, когда искал запомнившуюся строчку из песни в сети. Он увидел, что эта строчка вполне самостоятельна и сама является стихотворением, будучи записанной определённым способом.
Получился русский аналог хокку, но исходящий не из имитации иной культуры, а выросший на почве родной речи.
на Первом
канальи
спецназ
не догонят
какого
ера ять
Александр Корамыслов поэт крайне разнообразный. В Воткинске, где он проживает, шутят, что Александр представляет всю русскоязычную поэзию Удмуртии от эпоса до прибаутки. Это, конечно, не так. Много лет я проработал в жюри фестиваля «Бабушкина дача», на котором помимо знаменитых «Бурановских бабушек» на трёх площадках выступали рок и фолк-ансамбли, барды и поэты. Но именно публикация танкеток сделала Александра самым известным поэтом республики.
#
улон – жизнь, шудон – игра (удм.)
что жизнь
улон-шудон
#
шудбур (удм.) – счастье
шудбурим
до счастья
#
пырыны (удм.) – проход
пырыны