Перевод почти дословный. Хотя русские фразеологизмы, как можно видеть, не поддаются буквальной передаче на английский, но их смысловые эквиваленты не только не портят куприяновский верлибр, но даже несколько обогащают его неочевидными коннотациями.
И на русском, и на английском приведенные верлибры выглядят как подлинные шедевры. (Верлибры Куприянова переложил на английский известный в Европе переводчик Фрэнсис Джоунз).
Стрелы куприяновской иронии, как видим, направлены на изумляющее своей абсурдностью устройство человеческого мира.
Апофеозом оптимистической эсхатологии Куприянова можно считать стихотворение «Мы не заметим»:
Мир теоретически непознаваем и практически невыносим/ Мы существуем вопреки времени и пространству /Наша задача сделать необитаемой эту землю /Солнце восходит над нами через не хочу /Солнце заходит в надежде не возвратиться /Звезды совсем не хотят чтобы мы на них смотрели /Воздух тщетно сопротивляется нашему дыханию /Вода неохотно смешивается с нашей кровью /Но пока мы смотрим на все это сквозь пальцы мы неистребимы /Мы просто не заметим собственного исчезновения (Сопоставление несопоставимого, соединение несоединимого – это традиционная игра ума всех сколько-нибудь значительных талантов).
Скажу откровенно: никакие «зеленые», никакие экологические стенания и крики ужаса не в состоянии передать содержание тех «радужных перспектив», которые готовит себе ослепшее человечество в лице рожденных им многочисленных идиотов, терзающих тончайшую пленку зеленого покрова планеты вместе с ее недрами. Верлибр «Мы не заметим» надо бы распространить по всем странам и континентам, на всех языках; хотя есть сомнение, что этот текст-тест проймет-таки народы, занятые борьбой за свободу и процветание… маразма.
Как примечание, детализирующее общефилософский смысл этого верлибра, к нему как бы примыкает другой – он и называется соответственно: «Исчезновение».
…. Со временем замечаешь, /Что жаль даже уходящего облака. Исчезновение /Цветов смущает чуткую душу, хотя /Сам сад совсем не колышет. Исчезновение /Снега с полотен Брейгеля Старшего /Смущало бы больше, чем исчезновение /Самого Брейгеля. Исчезновение листьев /С появлением ветра. Исчезновение хлеба /Со стола. Внезапное исчезновение /Стола из комнаты, комнаты из пространства. /Исчезновение человека, не замеченного /Садом, столом, пространством, временем, /Человеком. Исчезновение человеческого /В человеке. Исчезновение любви /В любимом. Исчезновение в любящем. /Исчезновение человека в земле, земли – в небе, /Неба – в исчезающей душе. Исчезновение /Молнии, так и не успевшей блеснуть. Исчезновение улыбки, не нашедшей / Себе лица. Счастье исчезновения, /Прежде чем исчезнет все.
(Так и хочется дополнить – после слов «… не нашедшей /Себе лица» и перед словами «Счастье исчезновения»: «Исчезновение верлибра. Явление исчезающей свободы» – или что-то в этом роде). Первый признак подлинной поэзии – неназойливое обилие художественных оппозиций, часто – парадоксальностей; такова природа поэтического мышления. У Куприянова этого добра в избытке, достаточно процитировать часть «Неустойчивого равновесия», где явные логические оппозиции приобретают неизбежно флер художественности благодаря неявной игре слов:
В свободной жизни соседствуют /простые люди и люди с двойным дном /гении и злодеи /спасатели и наемные убийцы /блюстители закона и воры в законе /публичные фигуры и отъявленные мошенники /(иногда даже в одном и том же лице)
Концовка этого верлибра подтверждает поэтическую «пропитку» приведенной пятерки логических оппозиций:
Так поддерживается в мире /ради радужных снов совести /неустойчивое равновесие /человеческой несправедливости
Что уж говорить о чисто художественных оппозициях, щедро рассеянных по всем куприяновским стихам. И вряд ли можно это обстоятельство объяснить действием сознательно примененной теории. Мыслить художественными оппозициями – прерогатива и природное свойство поэта.
Приведу лишь один, но чрезвычайно, на мой взгляд, выразительный пример того, как оппозиционный модус художественного взгляда на мир способствует созданию поэтического шедевра. Впрочем, что это действительно шедевр – далеко не очевидно: верлибр, который я хочу процитировать, настолько необычен, что читатель поначалу может и не понять, о чем речь, и даже испытает неприятное недоумение. «Луна /см. на обороте /луна //медаль /см. на обороте /сердце //сердце /см. на обороте /кровь //кровь /см. на обороте /вода //вода /см. на обороте /слезы //слезы /смех /на обороте //жизнь смерть /на обороте /жизнь //не оборачивайся //см. //все сначала» Андрей Битов как-то сказал, что писатель «пишет не словами, а смыслами».
Сказано резко, но справедливо. Разумеется, пишут словами (а чем же еще?), но художественное слово несет смысл, который не редуцируется к «лексическому значению». И разница между поэтом и графоманом (ладно, скажу мягче – версификатором) как раз в том, что у поэта слова – «перевозчики» смыслов, а у гра… пардон – версификатора! – слово скачет верхом на смысле и словом погоняет. Разница, скажу я вам, существенная. Верлибр «Луна» примечателен еще и тем, что манифестирует один из главных принципов поэзии Куприянова, который я определил бы как феноменологическую оборачиваемость, имея в виду, что за каждым феноменом, явленным человеку, есть другая, скрытая сторона этого феномена, и ее человек обязан видеть, понимать, учитывать, иначе его взгляд на мир будет в буквальном смысле односторонним. А должен быть объемным, стереоскопичным, полным. К сожалению, однако, великое множество людей, лицезрея медаль, не видят сердца, за сердцем не чувствуют кровь и за водой не прозревают слез… Название последнего сборника Вячеслава Куприянова – «Ничто человеческое»; оно сразу же вызывает в памяти латинское «Homo sum et nihil humanum a me alienum puto» – «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Но возможно и совершенно другое прочтение, а именно – «Человеческое ничто». Такое понимание тайтла прямо соотносится с пафосом куприяновской поэзии, которая, помимо иронии, сарказма и язвительной шутки, питается досадой – досадой на человека неразумного, не ведающего, что он творит, сидя на хрупкой ветке с ножовкой в руке… Почему эсхатология – теперь понятно? Нет? Тут вот что: либо воображаемый
«конец света» воспринимается как ужасная, экологическая катастрофа, подготовленная безумным человечеством и не имеющая альтернативы, – с «ядерной зимой», «парниковым эффектом», нехваткой пресной воды и пищевых ресурсов, с ужасающими эпидемиями; либо – как неизбежное, запланированное
«мероприятие» Господа Бога – с новым пришествием Мессии, воскрешением мертвых, со Страшным Судом, и прочими сопутствующими событиями. Есть другой вариант, который эксплуатируют продвинутые интеллектуалы уже много тысяч лет, предостерегая современников от неразумных действий в окружающей среде – то есть просвещение граждан относительно последствий их выгодоприобретающей и всеразрушительной (под видом созидательной) деятельности. Предостерегают – кто с серьезным, озабоченным челом, кто с усмешливым прищуром и язвительной улыбкой на устах. Вот к последним – довольно редким – относится поэт Куприянов. Так я думаю. Чувствую. Так вижу.
Примечание: Валерий Степанович Лысенко (1941–2019). В 1968 г. окончил филологический факультет МГУ. Долгое время был редактором в журнале «Дружба народов». Литературный критик и автор работ по философии. Канд. фило. наук, заместитель директора Федерального