Английского аналога Тёркина во втором томе антологии я не нашёл, но встретил возможность такового у «канадского Киплинга» Роберта Сервиса в «Человеке с Атабаски» (шестидесятилетний индеец, служащий в Иностранном легионе):
Вечерами вкруг садились, и я плёл свои побаски / про холодные просторы, где живут овцебыки, / Про оленей большерогих на равнинах Атабаски – / И раскрывши рты, как дети, мне внимали мужики; Всех цветов глаза и кожа, и в упор глядят зрачки! В английском каноне, составленном Робертом Грейвзом, тремя величайшими английскими поэтами Первой мировой названы Уилфред Оуэн, Айзек Розенберг и Чарльз Сорли. В целом английское наследие, ориентированное на классическую литературу, мне показалось более бледным, а из военной троицы заинтересовал исключительно Розенберг, своею близостью эстетике немецких экспрессионистов:
Шальная Земля! Кишки твои мечутся с воем, / В огне раскалённой железной любви, / В шторме свирепой любви. / Земля и Небо! в газовом дыму, /Когда целуете безмолвный дух / Гром сердца, начинённого взрывчаткой, / Рождает труп, что сам себя хоронит. Крупнейший английский критик Эдвард Томас, друг Роберта Фроста, уязвлённый его стихотворением «Неизбранная дорога», несмотря на непризывной возраст, пошёл на войну добровольцем. Погиб сразу же по прибытию на фронт. И эта смерть создала ему такую репутацию, что крупнейший британский поэт ХХ века Тэд Хьюз назвал Эдварда Томаса «Отцом всех нас». Гордый стоицизм как знамя:
Блажен мертвец, омытый этим ливнем; / Но я молю, чтоб этой ночью те, / Кого люблю я, не умирали или / Не бодрствовали, слушая тот дождь, / Не мучились, не вызывали жалость, / Бессильны средь живых и мертвецов, / Как стылая вода средь камышей, / Разорванных на тысячи обломков, / Как я, с которого смыл дикий дождь / Любовь любую, кроме страсти к смерти…
Томаса Эрнеста Хьюма называют в числе зачинателей англо-американского модернизма. Наследие его ничтожно по объёму, но благодаря дружбе с Эзра Паундом сохранился «миф поэта», создавший параллельную «сынам Эдварда Томаса» дорогу:
Туда-сюда по линии фронта / Люди снуют, как по Пикадилли, / Пролагают тропки во тьме, / Через лопнувшие конские трупы, / По брюху мёртвого бельгийца. / У немцев есть ракеты. У англичан нет ракет. /
За линией фронта пушка, спряталась за много миль отсюда. / За линией фронта хаос; / Мой мозг – коридор. Мозги вокруг меня – коридоры.
Говард Филипс Лавкрафт тяжело переживал неучастие США в Первой мировой, собирался пойти добровольцем, но под натиском матери признал свою негодность по здоровью. На вступление своей страны в военные действия разразился громкой пафосной одой: Мы, потомки Колумбии, чей праведный гнев / Бросил вызов монарху, страну основали, / Против братьев-британцев клинок свой воздев, / И с тех пор поражений позорных не знали; / И должны теперь мы, / Столь храбры и прямы, / Разогнать облака наседающей тьмы: / Ведь уже не враги нам Британии дети, / И восславят они нас за подвиги эти!
Но для детей Британии американские союзники остались (по меткому замечанию Редьярда Киплинга в стихотворении «Виноград») персонажем евангельской притчи, «работником одиннадцатого часа», пришедшим в самом конце работ и получившим равную награду со всеми остальными (МФ. 20: 12–16). И даже литература этого отношения не изменила. Важнейшим поступком Антона Чёрного и Артёма Серебренникова стал созыв под общую обложку не только британцев и американцев, но и канадцев, шотландцев и ирландцев, что на их родинах до сих пор немыслимо. Поэзия сквозь «Войну и сострадание Войны» проросла. С нетерпением жду вероятные следующие тома этой серии, в том числе заново собранную историю Русской Поэзии 1914-1917-х годов.
Мария Малиновская. Каймания: стихи. / Предисловие Виталия Лехциера – Самара: Цирк Олимп+TV, 2020 – 96 c.
В процессе обучения литературному мастерству на семинаре Андрея
Санникова я вместе с другими учениками внимательно изучал творчество душевнобольных как неконтролируемую творческую энергию: поэт либо берёт свой Дар под строгий контроль, либо гибнет. Потому что Бездна всегда близко. И заглядывать в неё – искушение. С большим испугом я открывал книгу Марии Малиновской, в которой собраны свидетельства таких Бездн. Что в этой книге является Поэзией? Именно контроль: мера усекновения речи, гармония коллажа. Книга состоит из трёх частей. В первой рассказываются истории реальных людей, находящихся на учёте в психиатрических клиниках, нарезанные из личной переписки (иногда с сохранением времени писем):
Однажды «посватался» Король белой жемчужины. / Не знаю, что это, но звучит красиво. / После него стало ясно, что со мной «работают» / уже только высшие силы, / чтобы попасть в какое-то место – континиум. / Континиумы пронумерованы, / но некоторые имеют названия: / Земля, Солнце, Америка, Исландия / (в ней голоса всегда мёрзнут, / находится на грудине). / Самое красивое название – Средизорье, / сразу после страны великанов. Во второй собраны свидетельства реальных людей, переживших феномен «подселения» (человек осознаёт, что его физическая оболочка является пристанищем более, чем одного разума): недавно повстречала женщину / при просмотре вижу как богомола огромного / это вполне разумный богомол / он в ней живёт и полностью захватил управление / эта женщина вполне успешно занимается бизнесом…
Третья часть основана на документальных записях людей, зафиксировавших «речь» слышимых ими голосов. «Стихотворения» этой части перемежаются рассказами других людей о жизни с этой проблемой: будешь писать – я обижусь, я тебе сказал прекрати / чтоб найти меня используй ник мой «Господ Шива» / а если не боишься оставайся я доведу тебя до беспамятства / у тебя будут проблемы с лёгкими сегодня / слышь ты… прекращай взаимодействовать со мной / слышь ты… прекрати связываться со мной / я тебе жизнь сломал и знаю об этом Из рассказа Ирины: голоса могут преображать концовки звуков в слова, и тогда мы слышим слова, которые ходят по нашей личности. хорошо подражают любому человеку, любому стилю, имеют свою базу знаний. поначалу говорят загадками. это будоражит психику, не даёт жить. но нужно терпеть. чем дальше, тем тяжелее. главная их цель ваш позор. опоют – и вы пустое место. убить вас, отобрать у вас годы жизни…
Очень тяжело воспринимать данную книгу чисто эстетически. Но автор не идёт против этики, он, следуя ответу Пушкина Вяземскому, ищет исключительно Поэзию, и ищет там, где линия фронта пролегает через человеческую психику (или душу?).
Константин Кравцов. Заостриться острей смерти. Мастер-класс быстрой езды, или школа Дениса Новикова. – М.: СТиХИ, 2019, – 150 стр. с ил. – Серия «Praenomen». Книга первая.
Однажды на моих глазах за праздничным столом схлестнулись профессиональный психотерапевт и кавалер наградного знака святого преподобного Симеона