– По-воронежски! По-воронежски!
А в Нижнем Новгороде в свой сольный выход Жемчужный запел вдруг: «Палсо́, палсо́? – Зачем, зачем?» – песня называлась «Мой мальчик» – это песня о сыне. Я наблюдал за сценой в приоткрытую дверь из фойе, и стал свидетелем, как пожилые супруги, чтоб не разрыдаться в зале, выскакивали в фойе и тут уж давали волю слезам – видно, и у них болело сердце за своих детушек! Или из-за них! Почуяв неладное, я вернулся на сцену, дождался, когда Жемчужный ушел за кулисы, и пока в зале бушевали аплодисменты, обнял его за плечи – у него в глазах слезы, спросил: «Что с тобой?» Он только махнул рукой: «Гога!» – и опять вышел на сцену. Гога, сын! – это была вечная боль и забота, он любил его страстно и отчаянно переживал его неудачи, а уж как радовался победам его! Надо знать, что для цыгана сын! Это больше, чем жизнь! Это все на свете! А при страсти, при глубине чувств Жемчужного! Он был скала, глыба, но и глыба иногда плакала!
В 2008 году вышла моя книга «Романы бахт» (издательство «Книжный сад», редактор Ю. Кувалдин). Кое что из этой книги я сейчас вспомнил.
«Романы́ бахт» – по-сэрвицки означает «цыганское счастье». Ну а это мое эссе, пожалуй, можно назвать «Романо́́ ди́ло» – «Цыганское дело». Цыгане – выходцы из Индии. И само слово «рома» означает «каста певцов и музыкантов». Так что, действительно, петь, танцевать, музицировать – романо́ ди́ло.
– Ах, дорогой ты мой! – Жемчужный с первых же дней нашей совместной работы отнесся ко мне как к своему, откровенничал: – Был до тебя у меня директором Боря Куранов! И вот попали мы с ним однажды! Лето, июль, а деваться некуда! Куда ни звонит – всюду занято, гастролеров полно! Что делать? А в отпуск нельзя коллектив отправить, ты же знаешь, разбегутся, не соберешь потом: рома – вольники! Вспомнил я о своем родном Воронеже.
– А туда звонил? – спрашиваю.
– Нет, не звонил!
– Звони срочно!
Позвонили, а там никого! Лето, миллионный город – и ни одного гастролера! А у нас реклама была, госконцерт делал, на красном фоне золотыми буквами «Фольклоро́с романо́». И ни слова более!
Я директору воронежскому предлагаю:
– Бери нас на гарантию, не пожалеешь!
А он мужик битый, всю жизнь там директором:
– Нет, – говорит, – только на кассу!
На кассу риск громадный, ведь все траты наши, а что возьмем? И возьмем ли?
Стиснул я зубы:
– Ладно! – говорю. – Только потом не плачь!
А сам думаю: «Лето, мильонный город, людям деваться некуда! Не может быть, чтобы мы прогорели!»
Расклеили рекламу: «Только двадцать концертов “Фольклоро́с романо́”!» Растяжки по всему городу! Полное ощущение – импортный коллектив, загранка! Конечно, рискуем здорово, надо, чтоб концерты шли на «ура», чтоб восторг был! Иначе после первого же концерта билеты сдавать начнут!
Ну, пошла продажа! За один день – три концерта продали, три аншлага!
Тут директор воронежский врубился, что промашку дал!
– Давайте, – говорит, договор перепишем, – я согласен на гарантию!
– Нет! – говорю. – Слово сказано! Документы подписаны!
А тут первый концерт! Значит, открываем карты: цыгане на сцене! А вдруг не понравится?! Ну, мы такое выдали, так выложились – стон стоял! «Бис! Бис! Бис!» – орали как сумасшедшие!
Директор этот на колени упал, представляешь, до чего дошел человек – плачет:
– Давайте на гарантию!
– Нет, дорогой! – говорю. – Мы тебе предлагали, мы тогда счастливы были бы на гарантию, а ты нам даже паритет не предложил, чтоб пополам доходы и траты! А ты знаешь закон эстрады! В убыток сработаешь, сразу закроют коллектив! Это симфонистам да музлекторию хорошо, им в убыток можно работать, а эстраде смерть! А ты нас, эстрадников, да еще цыган, в черную дыру хотел бросить, думал, сгорим мы! Поздно слезы лить! Двадцать аншлагов наши!
Денег, морэ, лопатой греби! Банк еле успевал считать да отправлять в родную нашу филармонию, во Владимир!
А тут Боря Куранов в раж вошел! Сделал два месяца гастролей по Казахстану! И билеты уже там продаются, и сплошь аншлаги!
Знаешь, как сказал он про Казахстан, мне будто нож в сердце воткнули!
– Не надо, – говорю, – Боря, не надо ездить туда!
– Как не надо?! Там сумасшедшая продажа! Ажиотаж!
И ты знаешь, морэ, месяц там ездим, летаем, другой месяц пошел, и все хорошо, вроде, а сердце болит и болит!
Прилетели в Кокчетав. Народу на концерте – битком, и все чеченцы! Ссыльные! Из тех, кто на Кавказ не успел вернуться!
А у нас же девчонки на сцене – красавицы! Ну, я вызвал милицию, приехало человек тридцать, а чеченцев-то тысяча!
После концерта скорее в автобус, в гостиницу, всех по комнатам – вроде, тихо в гостинице, нет чеченцев! Только успокоились, спустились в ресторан пропустить по рюмашке, а они вот они! И все с ножами! А у нас, кроме кулаков, нет ничего! Правда, львовские рома были, богатыри, одним ударом лошадь валили! Ну и сцепились! Чеченцы парню нашему нож в поясницу, а наши кулаки в ход! Двоих насмерть!
Тут генерал милиции примчался с командой:
– Товарищ Жемчужный, срочно всех своих в автобус и на аэродром, самолет ждет вас, срочно в Москву, иначе мы ничем не сможем помочь: тысячи чеченцев едут сюда со всей области!
Я своим:
– Сыгыды́р, чавалэ! Сыгыды́р!
Еле успели сбежать, автобус нас домчал к самолету, уже по трапу бежим, а тут чеченцы! Еле взлетели! И ты знаешь, у меня вся боль с сердца – раз – и нету! Как не было! Все, значит! Все! Миновало!
– А дальше?
– Дальше суды пошли.
– Так это мы к твоим племянникам в колонию ездили?
– Ну! Они ж убили! По шесть лет дали, год им еще сидеть!
– А почему мы впятером начали, где ансамбль?
– Закрыли, морэ! Тогда и закрыли! Так что мы с тобой его сейчас потихоньку заново делаем! Видишь, было нас пятеро, а уж двенадцать! На гастроли ездим – вот главное!
А тогда в Пирее, в Афинах накупили все синей посуды греческой: в Москве за ней гоняются, а тут хоть мешками бери! И брали! Я, правда, жене шубку купил, Ивановы тоже шубку, но в основном все посуду чайную полными ящиками брали, чуть не в рост человека ящик. И Якулов, и Радочка Волшанинова, и Жемчужные, и Бобровы – все набрали!
Напрасно я убеждал:
– Ребята, греки это не румыны, все вскроют! Пока таможенник не посмотрит, не заматывайте