Тем не менее, в знаковой балладе «Четыреста» мы сталкиваемся со случаем, чрезвычайно наполненным смыслово, – для изображения четырёх сотен погибших солдат поэт прибегает к неожиданному образу:
В одной зажатые горсти
Лежат – ничто и всё[13].
Как видим, тут уже есть подступ к диалектическому толкованию непостижимого единства противоположностей – ничто и всё.
Кульминацией в интерпретации категории «ничто» в отечественной духовной практике стало стихотворение «Последний человек». Написано оно было в 1994 году, ставшем одним из пиков кризиса русской идеологии. Дело в том, что в период с 1991 по 1993 год общество пребывало в состоянии идеологической прострации. Демократы ещё не могли поверить, что кормило власти прочно перешло в их руки, а патриоты продолжали слепо надеяться на некий реванш. Год 1994-й показал, что установленный в стране и мире новый порядок – всерьёз и надолго. Юрий Кузнецов, обладавший особого рода чувствительностью к общественно-политическим пертурбациям, понял динамику изменений раньше многих соотечественников. Вот почему ещё в 1993 году из-под его пера выходит немало стихов эсхатологической направленности: «Последняя ночь», «Ад над нами», «Плач о самом себе», «Что мы делаем, добрые люди?», «Федора», «Утешение», «Вечный изгнанник», «Заклятие в горах», «Сербская песня» и др.
Особое место в этом ряду занимает притча «Последний человек». Пожалуй, ни в одном другом месте отчаяние автора не высказалось в такой законченной, прочувствованной форме. Его герой (язык не поворачивается назвать его лирическим) возвращается с собственных поминок, ощущая собственное бессилие и ничтожество перед лицом воспреобладавших сил – глума и рынка. В определённой мере он сродни персонажу из стихотворения «Завещание» (1974). Но если тот нищий предстаёт полностью смирившимся и способен только на то, чтобы вытряхнуть снег из шапки, то теперь герой Кузнецова, которого дразнят калекой, готов признать, что отныне он – ничто, но с достоинством добавляет, что он – русское ничто.
Разумеется, это определение требует некоторого разъяснения, которое было предпринято выше. «Глухие», «слепые» и «немые», как поэт обозначает большую часть своих соотечественников, требуют от героя ответить, что за смысл вкладывает он в свою формулировку. И тогда «бормотание» человека, проигравшего в поединке со смертью, приобретает стальную чеканность:
С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем -
Вот что такое русское ничто.[14]
Напомним, что примерно в те же годы над судьбой Родины напряжённо размышляют многие русские поэты, например, Николай Тряпкин:
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли…
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли![15]
Но если Тряпкин лишь с горечью стенает по поводу поругаемого Отечества, то Кузнецов грозит с кончиной России гибелью всему миру. Подобно чёрной дыре или воронке на месте тонущего «Титаника», наша страна, по мысли поэта, способна увлечь за собою в бездну всю мировую цивилизацию, а может быть, и Вселенную. Русское ничто представляется ему эсхатологическим символом, который определяет судьбы мироздания. Трудно сказать, насколько Кузнецов соотносился с восточной или западной традицией в понимании ничто, но при его энциклопедической начитанности сомневаться в его осведомлённости не приходится.
Согласно фольклорному принципу повтора, глухие, слепые и немые не прислушались к предостережению героя этих стихов, зато
…Все остальные закричали:
– Так что ж ты медлишь, русское ничто?[16]
Со всегдашней русской запальчивостью публика выказала готовность уничтожить весь мир, раз на планете Земля не осталось достойного места для такой страны, как Россия.
Полагаю, что в те годы близок был к такой точке зрения и сам поэт. Но судьбою ему было предназначено прожить ещё почти десять плодотворных лет. В конце 90-х он уже говорил Станиславу Куняеву, что нужно «прорваться в XXI век», и это ему удалось, хотя и ненадолго. Становилось ясно, что карта России ещё не бита, и есть пути для Возрождения и Преображения. Но и тревожные предчувствия прошли не навсегда: чего стоит тот энтузиазм, с которым человечество и Россия, в том числе, недавно готовились к концу света. Прогнозировать будущее всегда чревато. Как знать, может быть, человечеству придётся ещё раз вспомнить о том, что же такое есть русское ничто. Русская поэзия со времён Ломоносова, Пушкина, Тютчева и Блока всегда отзывчиво реагировала на эти глубинные волны. Не был в этом ряду исключением и Юрий Кузнецов.
Сегодня, в начале века XXI, все эти вопросы приобретают особую, принципиальную остроту. В ситуации, когда наша страна находится в состоянии небывалого идеологического и информационного прессинга со стороны наших западных «партнёров», когда наш народ и выбранную им власть пытаются шельмовать и третировать самые ничтожные «шавки» Европы и Америки, вопрос о всепланетной роли и миссии русского духовного и животворящего «ничто» актуален, как никогда. Многим кажется, что оно по-прежнему бездействует или медлит. Но на самом деле эта сжатая пружина пребывает в состоянии постоянной боевой готовности, и как только возникнет необходимость применения этой потенциальной энергии, нет никаких сомнений, что эффект от её применения превзойдёт все ожидания.
Прозаические меридианы
Алексей Волков
Du Larvotto
Волков Алексей Александрович – поэт и прозаик, окончил МВТУ им. Баумана. Активно и плодотворно работает в жанре детской литературы. Автор книг: «Жёлтый гиббон», «Шклад Шамойлович Шапелкин», «Необыкновенные приключения Просто Капельки».
1
Мягкие лучи солнца расстилались по однотонному гобелену шёлковых стен. Стонали чайки. Радостное и по-настоящему вкусное томление разлилось по всему телу. Рай – это здесь, и причём в материальном воплощении. Не хотелось вставать, однако тепло уже начало проникать в комнату настолько настойчиво и явно, что желание выйти на лоджию и вдохнуть свежий морской бриз перебарывало. Голышом, нацепив по пути мягкие плюшевые тапочки, я вышел в объятия прекрасного. Лазурная гладь с утра была ещё более насыщенна, изумрудные днём пальмы сейчас были нежны и девственны. Кристально белые и ярко очерченные яхты и пёстрые, немного неуклюжие многотонные суда застыли в порту, казалось, в ожидании какого-то чуда. Остатки дымки развеивались окончательно, небо улыбалось и пело, всем своим пространством вовлекая всех, в том числе и меня, в удивительное и увлекательное действие под названием субботний день. Ручьи фантастических ярких цветов стекали с моего уютного балкона вниз, пахло медово-цитрусовыми оттенками со стальным вкраплением пронизывающей до нейронной основы свежести.