Анна Вартик пока только нащупывает то движение, которое приводит к переменам, но определенные успехи в конструировании сюжета и прорисовке деталей уже отчетливо видны:
«Скрюченная, еле волочащая ноги, бабка опиралась на клюку, слегка заваливалась на бок и невероятным усилием подвигала верхнюю часть туловища вперед, сильным рывком подтягивала свой дряхлый корпус и только потом, практически всем телом «сделав шаг», подволакивала ногу, давно ставшую мешающим отростком, – так старушенция выходила из нашего подъезда.
Мне нравилось наблюдать за ней: воровски, боковым зрением, как тайно косятся обычно на людей с физическими недостатками. Бабка протаскивалась сто метров к «садику» – среди реденьких березок был организован участок, огороженный досками из всяческого хлама. Менял ли кто балкон, делал окно, чинил стул или избавлялся от старого дивана – весь скарб, оказавшийся на помойке, бог знает каким образом был притащен бабкой на этот «островок».
Всю весну с утра пораньше бабулька дотаскивала сюда свои старые чресла и начинала копошиться. Стояла по щиколотки в тающем снегу и медленно, дрожащими руками вытаскивала рассаду – дохленькие растеньица желтовато-зеленого цвета – и впихивала их в лунки с только отошедшей, еще насквозь холодной землей.
Только по виду клумбы – большой шины в оранжевых и красных полосках, с большими белыми ромашками – можно было догадаться, что здесь, по бабкиным задумкам, будут цветы. Наверное, в этом болоте, среди грязи и нескончаемых строек, они действительно смотрелись бы жизнерадостно».
В миниатюрах автора сквозит живая заинтересованность, погружение в творчество доходит до самых высших степеней художественного просветления: «Девушка – такая утонченная, щупленькая, в коротких шортах и майке, ущербно висящих на костлявом теле, в одной руке держала банку колы, в другой – руку юноши, такого же зеленого и болезненно худого, как она сама.
Они говорили совершенно по-детски: что-то о шмотках, школе, каникулах, крутых самокатах; она надула губки, когда он покритиковал ее за «эти три дэ реснички хуже, чем два дэ»; обидевшись, она выдернула свою ручонку из его, но парень быстро нашелся, обнял за талию: «Да ладно, Софух, через неделю новые сделаешь!»
«Софуха» оттаяла, взяла у кассы «Сникерс» и глянцевый журнал, стала обмахиваться – «жа-а-арко». Все ее тело обдувалось искусственно созданным ветерком. Анорексичное разрисованное тело. Совсем еще юное и так несвоевременно… забитое татуировками.
Я не могла оторвать от них глаз. На рукавах – огромный цветной портрет женщины с выпуклой челкой, вокруг которого кружат бабочки. На пальцах нарисованы штрихи, на запястьях – браслеты. На шее татуировки птиц, летящих бок о бок, почти задевая друг друга крылами. На ногах – очень много всего: жук, уползающий под шорты, цветы, радуга, непонятные символы и знаки. На животе из-под коротенькой маечки выглядывают лапы и половина тельца огромной, густо прорисованной, волосатой мухи.
Издалека это тело – хаос, какофония, чешуя одного из Буэндиа. Присмотришься – сколько деталей, целое собрание рисунков детей всех возрастов…»
Константин КОМАРОВ
Родился в 1988 году в Свердловске
«Нижний Новгород», 2019, № 5
Мир тает, как ангел сусальный…
Уральский воздух свободы благотворно сказывается на талантливых личностях. Традиции, перенимаемые творческими людьми в общении, культурном диалоге среди участников собраний, уличных шествий, отражены в высеченных навечно публикациях. Так, Константин Комаров в журнале «Нижний Новгород» бросает вызов столичным вкусам, требованиям и критериям. Ярко наступает «собственной песней» на горло эстетических либеральных рамок, заявляет резкий протест «прокрустову ложу», причесывающему всех изнемогающих от гнета клише и норм дебютантов под одну гребенку.
Владея инструментовкой, звукописью, образностью наотмашь, автор дает фору многим засидевшимся в подающих надежды поэтам:
По лекалам скроена окраина,
и линеен ливень по пути.
Все, чем зренье было обокрадено,
выплатили сердцу во плоти.
Как крючок с назначенной наживкою,
ты един в сей местности гнедой
с капающей с капюшона жидкостью,
часто именуемой водой.
И никто здесь не сочтет насилием
результат безмолвного труда:
слиться с нею болевым усилием
и отсюда слиться навсегда.
Многое должен сказать стихами Константин Комаров, но все равно голос будет недостаточно слышен без эмоций, аллюзий, идейного наполнения щедрой на находки стиля поэтики:
Иссякла щедрая подпитка,
заклинило спираль витка;
иголкой, что хотелось выткать,
теперь приходится втыкать
в бумажного сухого сена
еще не подожженный стог.
Но батарейка солнца села
(а может, кто-то ей помог).
И ничего уже не лечит,
и нечего уже просить,
ведь то, что вы́носил, не легче
потом годами выносить.
Но бессловесные загадки,
еще оставшиеся тут,
последней требуют закалки
и остудиться не дают.
Пусть знакомые с литературой и пресыщены изысками, историями, особенными фишками, эта поэзия всегда останется новой, изменяющейся изнутри, льющейся на читателей как из рога изобилия:
Такого ль наблюдал другой поэт
сто лет назад – известный, белокурый?
К нему явился черный силуэт
спросить за все, что он набедокурил.
А мой – стоит и пальцем не грозит,
застывший в ртути, как голимый Голем,
хоть попрекнул меня бы, паразит —
предательствами, болью, алкоголем.
Зеркальный контур гол и молчалив,
и я снимаю хлипкие котурны.
Весна пуста, и белый свет червив.
И небеса кислотные лазурны.
Валерия ФРОЛОВА
Родилась в 2000 году в Новокузнецке
«Москва», 2020, № 3
Лишь пара летящих мотивов
Проза порой отягощает юное сознание. Воспарить в мечтах в противовес оковам обыденности, пошлости, заезженным штампам и шаблонам – нелегкая задача. В своей публикации Валерия Фролова поведала многое, что не бросается сразу в глаза, проходит мимо тебя в серой толпе, но взгляд молодого автора точно выхватил ценное для мысли, поразил отточенностью эмоций, сердечным отношением к тексту. Хитросплетения прозаических миниатюр направлены на понимание страждущей души, не оторваны от жизни и дышат тончайшим кружевом отображения реальности:
«Ты ко мне приходишь по ночам, обзываешься. Я не понимал сначала, за что ты со мной так и зачем тебе вообще моя голова. А ты все лезешь и лезешь в нее без краю, без конца, без году неделю.