Из окна казармы мне видно, как у штаба сгружают ёлки для подразделений: бригада готовится к встрече Нового года. Сейчас на Родине зима, детвора играет в снежки, катается с горы на санках, а у нас идёт дождь. Одно хорошо: почва в Германии песчаная и даже после ливня нет грязи.
После обеда ушёл готовиться к службе. Придя в общежитие, разделся и лёг в кровать. Надо поспать – вечером мне заступать начальником караула. Почему-то вспомнилось всё, что пришлось пережить за этот месяц мне и Павлу, и спать расхотелось. Решил продолжить свой дневник.
Когда то, что должно случиться, уже случилось, легко рассуждать о том, как бы надо было поступить в том или ином случае, а тогда… Но начну всё по порядку.
Утром встал я совершенно разбитый и отправился на службу. После развода на занятия всех командиров батарей и командиров взводов собрали в клубе части. Беседу проводил начальник штаба. Разговор шёл о произошедшем в третьей батарее ЧП и о выводах комиссии. Подняв лейтенанта Зайцева и пожурив его, начальник штаба сказал:
– Только вашей молодостью и неопытностью могу я объяснить тот факт, что во время чистки оружия вы всё передоверили старшине батареи.
«Неужели он не наберётся мужества и не расскажет, как всё было на самом деле?» – думал я. Но Зайцев смотрел в пол и молчал.
– Пусть это, товарищ лейтенант, послужит для вас и для всех присутствующих в зале серьёзным уроком, – добавил начальник штаба.
Беседа закончилась. С тяжёлым сердцем выходил я из клуба. В курилке среди офицеров стоял Зайцев.
– Все эти прапорщики никчёмный народ, – произнёс он, когда я проходил мимо. Я остановился. Он стоял ко мне спиной, но даже со спины было видно, с каким презрением и высокомерием были сказаны эти слова. Он затянулся, выпустил изо рта дым и сплюнул на землю. – Чёрт меня дёрнул довериться старшине.
Он не раз видел меня в дивизионе и знал, что мы с Вершининым друзья. Я кашлянул. Зайцев оглянулся, увидел меня, смутился и покраснел.
– Ты трус и негодяй, и не достоин звания офицера! – шагнув к нему, сказал я и дал ему пощёчину.
Он растерялся, но уже через мгновенье схватил меня за грудки. Нас растащили в стороны. Я заверил, что больше его не трону, меня отпустили, и я не спеша пошёл в сторону штаба.
– Если ты думаешь, что это сойдёт тебе с рук, то ошибаешься! Ты ещё об этом пожалеешь! – пытаясь вырваться из рук державших его офицеров, кричал мне вслед Зайцев. – Сегодня-завтра я сообщу о случившемся кому надо в штаб Западной группы войск, и тебя уже через неделю здесь не будет!
Его слова меня развеселили. Они напомнили мне детство и одного из моих сверстников. Всякий раз, когда я поколачивал его за очередную подлость, он грозил мне своим отцом, который, впрочем, ни разу не вмешался в наши дела, считая, что казак должен уметь сам постоять за себя. Что, если ему ответить той же монетой? Мне ужасно захотелось увидеть его лицо в эту минуту. Я обернулся и сказал подчёркнуто сухо:
– Не надо меня пугать своим папой. Запомни, Зайцев, если позвоню я кому надо в Москву в Генеральный штаб, то вы с ним уже через два дня будете за Уралом.
Мои слова произвели на него должное впечатление, и всю его спесь как ветром сдуло.
Я был в батарее, когда меня срочно вызвал начальник штаба. «Ну вот, – подумал я о Зайцеве, – уже успел поплакаться в жилетку начальнику штаба». Но ошибся. Оказалось, что кто-то из офицеров, слышавших наш разговор с Зайцевым, уже доложил начальнику штаба, что в Москве в Генеральном штабе у меня служит какой-то родственник, и когда я вошёл в кабинет, попытался эту тайну из меня выудить. Наконец он сказал:
– Ну хорошо, не хочешь говорить – не говори. Можешь идти. Но вообще-то о таких вещах надо предупреждать.
Я пожал плечами и вышел.
Как переживают у нас иные начальники, когда за спиною подчинённого вдруг оказывается занимающий ещё более высокую должность родственник, который при случае может щёлкнуть их по носу!
Начальник политотдела уже ждал меня. Он усадил меня на стул и сел рядом.
– Я слушаю вас, товарищ Косарев.
Он ни разу меня не перебил, и лишь когда я выразил уверенность, что именно Баринов после ЧП внёс изменения в расписание занятий, возразил:
– Ну, это сомнительно. Я знаю майора Баринова как умного и порядочного человека.
От возмущения у меня перехватило дыхание:
– Значит, по-вашему, всё, что я вам рассказал, я придумал? Выходит, я вру? Я обратился к вам как коммунист к коммунисту, как если бы обратился за помощью к самой партии… а вы… Я думал, партия… Тогда, что же… – сказал я в страшном волнении, поднимаясь со стула, и полез во внутренний боковой карман, где у меня лежал партбилет.
– А вот этого не надо, – догадавшись, что я собираюсь сделать, придержал мою руку Краснощёков. – А впрочем, – добавил он через некоторое время, – насильно в партии никого не держат…
Дав мне воды и дождавшись, когда я успокоюсь, он усадил меня за стол, положил передо мною ручку и лист бумаги и сказал:
– Напишите на моё имя заявление с просьбой рассмотреть поведение коммуниста Баринова во время чрезвычайного происшествия в первом дивизионе на партийной комиссии дивизии, описав всё, что вам по этому поводу известно.
Отправляясь к начальнику политотдела, я сомневался, станет ли он меня слушать, ведь я собирался говорить о подлости, совершённой не просто майором Бариновым, а замполитом дивизиона. «Нет, – думал я, – напрасно ты идёшь к нему: оба они из одной обоймы, а, как известно, ворон ворону глаз не выклюет, да и где ты видел правду в этом мире?» Покидал его кабинет я с двойственным чувством. Мне было радостно, что моё обращение возымело действие, и в то же время ужасно стыдно за своё неверие в порядочность начальника политотдела, неверие, которое я неоправданно автоматически переносил на всё человечество. От стыда уши и щёки мои горели так, что дежурный по части, увидев меня, воскликнул:
– Косарев, тебя что, в бане парили?
Вершинину тоже пришлось несладко. После построения он сразу пошёл к командиру дивизиона.
– Товарищ майор, я хочу услышать лично от вас, каким образом я стал ответственным за чистку оружия. Это вы внесли в расписание изменения? – войдя в кабинет и глядя майору прямо в глаза, спросил Павел.
Под его взглядом командир дивизиона съёжился и как будто стал ниже ростом. Он