Как и у Равиля Бухараева, в рассказах Майи Валеевой картины американской жизни перекликаются с российскими не только в ключе разительно контрастирующих отличий. В Америке, как в зеркале, узнается Россия, знакомый пейзаж: сырая весенняя земля, покрытая островками темного снега. «Это… потому, что Земля у нас одна на всех», – заключает автор. Все остальное – область каждодневного быта, который скрупулезно, по-женски отображается в сценах и зарисовках: стерильная чистота на улицах и сверхэкономичность американок («Лишний раз открыть кран, чтобы помыть за собой стакан, – нельзя. Зачем тратить воду? Нужно подождать, пока наберется достаточно грязной посуды»), потеря работы для среднего американца как жизненная трагедия (работа, деньги, дом – базовые прагматические ценности Америки), демократизм в подборе и ношении одежды и обуви («Главный принцип – не красота, а удобство»), готовность устраивать личную жизнь в любом сознательном возрасте, когда старость не страшит, отношение к животным (нет бездомных собак, более того: «Я не встретила ни одной собаки, которая гуляла бы рядом с хозяином без поводка!»), «плавильный котел» («Америка – это крутой этнический винегрет»)…
Перед нами, в конечном счете, – травелог. Было бы любопытно, раскрывая сущность этого популярного жанра в конкретных иллюстрациях (а их в истории литературы до крайности много), учитывать и те примеры с анализами и лаконичными обобщениями, о которых писала Майя Валеева.
Несмотря на охват материковых пространств, автора в книге занимает человек – свой, родной, живущий в Казани. Симптоматично, что на первых страницах Майя Валеева воссоздает образ «философа-дворника» Фана Валишина – казанского Сократа, который был способен, подметая улицу осенью или вычищая наледь на ступеньках дома зимой, рефлексировать о Высоком («безвестный философ, зажав уши от гомона старой коммуналки, задумывается над судьбой человечества… и ищет выход из тупика»). В аккуратном изложении философских принципов Фана Валишина, его социальной утопии явно сквозит стремление автора найти в самом себе человека – личность достойную, не растраченную поисками счастья, которое оборачивается ложной иллюзией. И, кроме того, воспоминание о малоприметных людях города – символ всеобщей связи, проявление той идеи, что жизнь – не опыт обретения мелкой сиюминутной выгоды, а великий нравственный дар, который нуждается в свободном развитии. Конвергенция двух общественных систем, «американской» и «российской» (в советском изводе), интеграция лучшего в них, того, что основано на душевной стихии и здоровой прагматике, без крайностей, – в этом видятся автору условия реализации духовного дара.
В нескольких этюдных штрихах мы обозначили «родовое» своеобразие казанской литературной школы: прежде всего, ее ориентацию на плотное стяжение «материков и континентов», их динамическое совмещение в одном активно действующем кругозоре, а также выделенность экзистенциальной проблематики, вера в то, что смысл жизни может быть найден в нормальном целеполагании, при правильных, то есть спокойных, условиях социального быта и бытия, умеренном балансе желаний.
Современная Казань именно такая: это город глобальных устремлений (фигурально – попутных холодных ветров) и укромно-тихого, уютного регионального счастья…
Полина Жеребцова
Родилась в 1985 году в Грозном в русско-чеченской семье и прожила там почти до двадцати лет. В 1994 году начала вести дневник, в котором фиксировала происходящее вокруг. Учеба, первая влюбленность, ссоры с родителями соседствовали на его страницах с бомбежками, голодом, разрухой и нищетой.
В 2002 году начала работать в одной из грозненских газет в должности журналиста. Публиковалась в различных СМИ в республиках Северного Кавказа, в журналах «Знамя», «Большой город», «Дарьял», «Отечественные записки» и других. Автор книг «Дневник Жеребцовой Полины», «Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.», «Тонкая серебристая нить», «Ослиная порода». Проза переведена на французский, украинский, немецкий, болгарский, чешский, польский, словенский, португальский, финский, эстонский, литовский, латышский и другие языки.
Лауреат Международной премии им. Януша Корчака сразу в двух номинациях (за военный рассказ и дневниковые записи). Финалист премии Андрея Сахарова «За журналистику как поступок». С 2013 года живет в Финляндии.
Мракобесы и геноцид
Профессору Самюэлю Пати за рассказ ученикам о редакции «Шарли Эбдо» в рамках урока о Свободе Слова и демонстрацию пары журнальных карикатур отрезал голову незнакомый восемнадцатилетний чеченский беженец, получивший вместе с семьей приют во Франции. Не помогло даже, что профессор заранее попросил прощения за тему урока из образовательной программы и предложил всем, кого может оскорбить данная тема, выйти из класса.
Бегущие со всех ног за убежищем в Европу люди нередко сетуют, что в родных краях попраны Права Человека и Свобода Слова, а затем настойчиво пытаются воссоздать на Западе традиционные для себя ценности.
Чеченец Абдуллах Анзоров, покопавшись в шайтанском девайсе – мобильном телефоне, созданном «неверными», обнаружил форум, где обсуждался «злодей, оскорбляющий Пророка», а затем подкупил ученика из школы, чтобы тот предал учителя, указав на него за триста евро, – чем вам не библейская история?..
Мракобесие всегда рождает вседозволенность, зверства, казни и террор, оправдывая это национальными или религиозными претензиями.
Я хорошо помню, как за пару лет до Чеченской войны мы в дудаевской Ичкерии жили без пенсий и пособий, как матери в нашем дворе по улице Заветы Ильича покупали на килограмм куриные лапы (именно лапы, которыми куры бегают по земле), чтобы сварить суп своим малышам. Битвы за хлеб и за нутрий – болотных бобров, а масло и сахар выдавали по талонам. Самые предприимчивые соседи ходили на митинги (дудаевский и оппозиционный), там за многочасовое стояние и выкрики лозунгов иногда выдавали бесплатно булку хлеба.
В народе упорно ходили слухи о том, что дотации из федерального бюджета на Чеченскую Республику идут потоком, поэтому местная элита катается на иномарках и строит шикарные коттеджи. Но чеченские власти ругали Россию и все отрицали.