Вновь воцарилась затяжная тишина, которую никто не решался нарушить. Каждый солдат думал о своем.
– Стану старослужащим, никогда не буду издеваться над молодыми бойцами. Буду их защищать! – громко отчеканил низкорослый напарник, словно выкрикнул речёвку на школьной линейке.
Второй солдат ничего ему не ответил. Напарники, идущие вдоль неширокой дороги, погруженные в свои непростые проблемы, совсем не замечали, что кроны зеленых деревьев начали покрываться зеленым бархатом в лесу, пробудившемся от зимнего сна. Солдаты не ощущали ни весенних запахов, ни утренней прохлады, не воспринимали тишины, привычной для леса. Все вместе это создавало вокруг некий мир божественной умиротворенности.
Новобранцы не видели прекрасных вещей, окружавших их в то утро. Тяжелые, гнетущие мысли завладели их сознанием, не позволяли им отвлечься. Солдаты, скованные страхом, шли навстречу неотвратимому и неприятному будущему. Они делали это только потому, что в их душах теплилась надежда на лучшее завтра.
Два юных странника, волею судьбы заброшенных далеко от дома, впервые в своей жизни встретились с серьезным социальным невежеством. Они стали свидетелями жуткой реальности. Увидели одну из сторон жизнедеятельности общества. Солдатам в скором времени предстояло одобрить ее либо отвергнуть. Поэтому природная красота чужой страны осталась ими незамеченной.
Вскоре показались небольшие кирпичные строения. Служащие знали, что в них живут офицерские семьи. Вюнсдорф, один из многочисленных небольших немецких городов на территории Германской Демократической Республики, имел особый статус. Здесь находился Центр управления всеми советскими войсками, расквартированными в этой стране и входившими в группу ГСВГ (группа советских войск в Германии).
В один из штабов и направлялись эти солдаты. До части им оставалось совсем немного. Метров четыреста. Но пройти их нужно было по городским улицам, где довольно часто встречались люди в военной форме. Ничего не говоря друг другу, солдаты застегнули свои шинели. Краткий период свободы закончился на краю лесной опушки.
Офицеров эти служащие не боялись. Только самый глупый, обиженный офицер мог придраться к солдатам из-за нарушения формы одежды. К таковым относились, например, незастегнутые воротник или верхняя пуговица. Для данных служащих опасность представляли такие же солдаты, как и они сами, только прослужившие в армии более длительный срок. Последние могли легко находить поводы для упреков. Подчеркну: незастегнутый воротник шинели – первое, что могло привлечь внимание таких рядовых.
По мере приближения к штабу настроение у обоих странников постепенно портилось. Они знали: их появление во время дежурной смены может обернуться неприятностью – праздно шатающиеся старослужащие без труда сумеют к чему-нибудь прицепиться. Так происходило не раз. Одно из любимых занятий «старичков», бездельничающих в армии, – развлекать себя разного рода придирками. Они относились к тем рядовым, которые прослужили меньший срок. Такова реальность скрытой армейской жизни, о которой в газетах обычно не пишут.
Солдат, прослуживший в армии более длительный период, имел право командовать теми, кто начал службу после него. Такими были неписаные, но почитаемые в войсках законы дедовщины. Командование заключалось не в постановке определенных задач, а в издевательстве над молодыми солдатами ради личной потехи. Таким образом старослужащие могли входить в состояние экстаза, чувствовать себя значимой величиной, пусть временно и в закрытом пространстве воинского подразделения. Они упивались своей неограниченной властью над теми солдатами, которые были не в состоянии дать им по физиономии. Дедовщина в армии – одно из распространенных явлений в Вооруженных силах советского времени. Тогда в одной части могли находиться четыре разных призыва, а во флоте – шесть.
* * *
В казарме царил полумрак. Рота готовилась ко сну. Неяркий свет дежурных фонарей не мешал военнослужащим засыпать. В то же время он позволял дневальным следить за происходящим в казарме. Ефрейтор Иванов лежал на пока не расправленной постели в нижнем белье. Его форма с потемневшими за полтора года ефрейторскими лычками, еще выделявшимися на фоне черных погон, была аккуратно сложена на табуретке, приставленной к кровати. Около нее, между кроватями, стояли трое молодых солдат, тоже в нижнем белье.
– Ну что, духи, совсем оборзели? – неласково начал Иванов и внимательно осмотрел собравшихся. – Ногу в строю не поднимаем, лыбимся без причины… Никто не подносит дедушке воды, когда ему хочется пить, – начал он перечислять свои претензии. – Вовсе не заботимся о старших… Нехорошо, салаги, – растягивая слова, певуче и наигранно, любуясь собой, говорил ефрейтор Иванов.
Стоявшие вокруг него солдаты молчали.
– Вот козлы! – начинал сердиться Иванов. – Дедушка с ними разговаривает, а они, духи, ни слова в ответ!
Неожиданно, чуть изменив положение своего тела, Иванов ударил пяткой солдата, стоявшего к нему ближе всех.
– Нет-нет, товарищ ефрейтор… – одновременно залепетали молодые солдаты, пытаясь оправдаться.
– Я сказал «козлы» – значит, козлы! – прервал их Иванов.
Рядовые замолчали.
– Ты, Петруха, что ли, самый борзый, а-а-а? – он обратился к самому высокому служащему. Привстав на два локтя, Иванов ударил его ногой.
– Нет, товарищ ефрейтор, я всегда вас слушаюсь! – испуганно заговорил тот.
– А может, ты, гнида приволжская? – Иванов перевел взгляд на солдата, стоявшего чуть поодаль.
Послышалось очередное дрожащее «н-н-нет».
– Значит, так, шакалы: открыли мою тумбочку и достали зубную пасту! – приказал ефрейтор Иванов.
Стоящие в нижнем белье солдаты начали двигаться, но тумбочку никто не открывал. Они уже догадывались о том, что ждет их впереди, но все же надеялись на лучшее. Иванов был неоригинален. Все знали о его любви к кормлению новобранцев своей зубной пастой. Ефрейтор, рассерженный поведением молодых солдат, привстал уже на обе руки, после чего нанес сильный удар ногой тому солдату, которого называл Петрухой. – Шакалы, я что сказал? Тумбочку открыли! Мигом! – У Иванова начинался приступ бешенства.
Второй раз повторять ему не пришлось. Тюбик зубной пасты достал тот служащий, которого он обозвал гнидой.
– Значит, так, я считаю до одного! На ваших пальцах должно появиться много пасты! Ра-а-аз! – выкрикнул Иванов и посмотрел на пальцы солдат, стоявших вокруг него.
Те сделали так, как он приказал, – выдавили пасту на свои пальцы.
– Теперь, – продолжал Иванов, – на счет «два» вы съедаете эту пасту! Понятно изъясняюсь? – Затем он добавил: – Жрем с аппетитом. Я прослежу! Два! – громко крикнул ефрейтор, и на его крик обернулся дневальный, проходивший в это время по казарме.
Молодые солдаты боялись ефрейтора Иванова больше, чем остальных старослужащих. Он цеплялся к ним по любому поводу, но чаще без него.
«Воспитанием» молодых Иванов занимался после отбоя. В это время в роте не оставалось никого из офицеров. Последним ее покидал старшина. Иванов любил этот период. Хотя всего год назад он его ненавидел. Тогда в качестве воспитанника был он сам. Едва ли не каждую ночь. Он прибыл в часть из учебного полка,