Недалеко от них из зарослей ложбины вышел мужчина. Он вытирал тряпкой кровь с ножа, спрятал его и начал вытирать руки. Потом бросил тряпку в заросли. Проходя мимо них, он остановился.
– Ну, что смотрите?
– Ты порезался? – спросил мальчик с сомнением.
– Нет. Но тот парень не вовремя «оступился» и сильно порезался об этот нож…
– Тебе его не жалко?
– Не знаю. Но я поставлю свечу за упокой его души… Здесь недалеко…
– Значит, ты убийца?
– Нет. Это моя работа. У меня нет другой работы, а за эту мне неплохо платят… – сказал он мрачно и исподлобья посмотрел на Вадима.
– Но это страшный грех! Ты потом не сможешь себя простить… ты будешь мучиться, а прощенья от него получить уже не сможешь… Поставить свечку к иконе Богоматери… за себя, когда тебе станет очень тяжело…
– Не думаю… Бог простит. Он все видит. Я давно на исповедь собираюсь… Не покаешься – не спасешься… Так ведь? Что-то ты больно разговорчивый… Прикусил бы язычок, пока не поздно… – спокойно сказал он, прищурившись, взглянул на Вадима и пошел в сторону деревни.
Вадим сидел молча. Мальчик пошел было в заросли, но потом вернулся.
– Я не боюсь мертвых, но мне будет его очень жалко, а помочь ему я все равно уже не могу.
– Пойдем в ту рощу, – предложил Вадим, – там передохнем в тени. Скоро разольется такое марево, что воздух станет тягучим и дурманящим.
– Пойдем! А куда ты потом пойдешь?
– К людям. Еще много таких, кому надо попытаться помочь. Нельзя жить в раю с черной душой…
– Но они тебя не просят о помощи! А те, кто просят, обычно хотят жить в небесном раю…
Они подошли к роще. Прохлада опустилась им на плечи.
– Сначала немного отдохнем, – сообщил Вадим, – потом пойдем поищем меда. Ты умеешь собирать мед?
– Нет! Но я знаю, что это такое. Я один раз украл и попробовал. Очень вкусно! Теперь мне все время его хочется…
Они устроились у ручья, и Вадим закрыл глаза. «Я фактически еще ничего не сделал, – раздумывал он, – я только слушаю, что говорит этот мальчик… Какое счастье, что никто из них не поднял на него руку! А мать… ее он уже простил… Сколько лет пройдет, пока черные души поймут справедливость своего наказания? Сколько пройдет веков? Сомневающиеся предают, неверующие казнят, верующие надеются… Ведь это так просто, сказать себе ”я неправ” и помочь другому. В душе каждый знает, когда неправ, если
не ищет себе оправдания… Я готов был стать пророком, а чувствую себя апостолом. Столько увидев, столько узнав, я отравлен человеческой злобой, гордыней, жадностью, глупостью, жестокостью власти, безмерностью зла… Я не готов прощать. Не смогу простить того, кто обидит этого мальчика… Я буду ходить за ним, при мне его не посмеют тронуть… не тронули же сегодня… Ведь он никому не причинил зла, никто из них не пострадал».
Что-то зашуршало в траве. Вадим вдруг забеспокоился и открыл глаза. Мальчик бежал к нему из рощи…
– Я нарвал тебе орехов, – сказал он, улыбаясь, уселся рядом, взял камень и начал их колоть. Зеленая мякоть разлеталась в разные стороны, ладошки его потемнели. Он тоненькими пальчиками вытаскивал кусочки ореха и складывал их на большой зеленый лист… Вид у него был всклокоченный, но очень гордый.
– Пойди умойся как следует и пойдем за медом, а потом будем его есть с орехами.
Они собрались, завернули в лист орехи и ушли в чащу.
– На дерево придется лезть тебе, если мы найдем дикий улей, – сказал Вадим.
– А как же ты собирался без меня набрать меда? Ты без меня как без рук… – засмеялся мальчик.
– Остался бы без меда, но орехов точно набрал бы… Смотри, там большое дупло… Сначала надо набрать длинных палочек и больших сухих листьев. Свернем их в тугой жгут. Держи мою зажигалку. Когда закрепишься вон на той ветке, подожги жгут, подыми перед дуплом – пчелы немного разлетятся – и палочкой найди мягкие соты. Потом другой, потом еще, заверни вот в этот лист и спускайся. Сильно не тревожь их!
Когда все было сделано, они отошли подальше от дерева и принялись есть.
– Вкусно! Только дымом немного пахнет… и орехи немного сыроватые…
– Осенью, когда поспеют, сам можешь набрать и домой отнести…
Где-то на краю леса послышались громкие голоса…
– Сходи-ка ты на тот конец леса и поищи, где пчелы кружатся, мы, пожалуй, еще на ужин пособираем меда, – сказал Вадим и указал в противоположную сторону леса. – Набери побольше палочек, не забудь набрать листьев, в которые завернешь палочки. Возьми зажигалку с собой. Я немного отдохну здесь.
Мальчик умчался, а на другой окраине леса появилась толпа. Впереди шел полицейский, за ним верзила, крестьянин, хозяйка трактира и парочка сочувствующих…
– Я видел, – кричал верзила, – они в этот лес зашли. Вон он сидит! И мальчишка здесь где-нибудь…
Верзила размахивал палкой, трактирщица шла с перекошенным лицом и бормотала бессвязно, так что понять ее было невозможно… Полицейский вышагивал впереди компании. Они подошли ближе, и полицейский представился.
– Сегодня утром я получил приказ разыскать тебя и привести во дворец! Как ты умудрился со своим мальчишкой надерзить самому патрицию? К тому же на вас сегодня весь день жалуются честные граждане. Ты нарушил покой в нашем городе! Чему ты учишь своего несмышленыша? Он говорит дерзости достойным людям, ничем не заслужившим оскорбления! Он даже меня обвинил в…
– Я его ничему не учил! Он просто весь день ходит за мной, я не мог бросить его одного – он слишком маленький! Я его покормил и собирался вернуться с ним в город, он где-то там живет…
– Почему ты не заткнул ему рот? – заорал крестьянин.
– Но он просто спрашивал тебя, а ты даже не ответил на его вопросы и только ругался все время!
– Он обозвал меня лентяйкой! И угрожал мне… – шипела трактирщица.
– Я все слышал, ты говоришь неправду! – возмутился Вадим.
– Он грозил мне всеми муками ада, щенок! Это ты его подучил! – мрачно выдавил из себя верзила… – Выискался, святой отец! Прощения мы у него просить будем…
– Ты лжешь! Он только спрашивал, а отвечал ты сам!
Верзила с побагровевшим лицом придвинулся еще ближе к Вадиму и еще сильнее сжал свою палку…
Крестьянин так пыхтел и краснел от ярости, что смог выдавить из себя еще только одно слово: «Да!»
Блюститель порядка терял главенствующую роль и решил восстановить порядок – закончить обвинения самым веским обвинением.
– На него даже святой отец из церкви Петра и Павла жаловался, – заключил он, выйдя