Эти и другие стишки прочитает Наталья Иванова. Посоветовал ей обратить внимание на остроумную поэму Андрея Жвакина «Ангел сюрреализма». Две строчки из нее навсегда застряли в моей памяти, до последнего вздоха:
Мой вопрос к человеку в троллейбусе:
– Вы выходите из собственного тела?
Время исчезает. Не успеваешь моргнуть глазом, как четыре часа растворились в котле читального зала городской библиотеки. Тут всё предрасположено к тому, чтобы не замечать действительности. Высокие потолки, просторное помещение и любимое место у окна – иллюминатор во внешний космос. Отрываешь взгляд от печатной страницы и наблюдаешь картины трамвайной остановки, рассекающей аллею, тянущуюся посреди проспекта Карла Маркса. На пересечении гостиницы «Украина» и с другой стороны центрального универмага, кажется, ты в клещах или в тисках. Движение толп человеческих порождает особое внимание к окружающему миру: центр Днепропетровска, точно воронка, ускоряет время к масштабу: секунда – час, засасывает в забвение или выбрасывает на высоту житейских обобщений. Читальный зал библиотеки – островок бессмертия. Ты – вечный читатель на городском празднике жизни. А может, больше четырех часов прошло?
Очи ничего, кроме чтения, и знать не хотят. В двенадцатом «Знамени» за прошлый (1997) год упоминается Герман Лукомников – поэт, известный под псевдонимом Бонифаций. Вспомнилось, как останавливался у него в Москве в ноябре девяносто третьего года. Был комендантский режим в столице, и лица всех выражали скорбь по погибшим в боях народного восстания, которое безжалостно подавили.
Главред «Артикля» Юрий Малиночка посоветовал поселиться у Вилли Мельникова – дал его телефон, и по приезде на Курский вокзал я тут же позвонил этому фотографу и полиглоту, но получил отказ в ночлеге. Что делать? Поехал в редакцию «Гуманитарного фонда», где познакомился с земляком Игорем Сидом, он и сотрудники газеты порекомендовали Бонифация: примет. Да, согласился приютить. Если бы не Руслан Запасчиков, могло быть всё хорошо, но это уже другая история. Поразило в «Гуманитарном фонде» изобилие книг: двухкомнатное пространство с простецким компьютером наполнено поэтическими сборниками Константина Кедрова, Николая Байтова, Нины Искренко, Алексея Парщикова – лежали нераспечатанными пачками в рост баскетболиста, и стопы газет кидались в глаза экспериментальной версткой. Пришло понимание, что нахожусь в одном из центров авангардной жизни Москвы.
Вообразил себя в библиотеке, как на борту океанского лайнера. Посмотрел в иллюминатор. Кого вижу? Алексей Щуров или Щупов: буква «р» или «п» в его фамилии – не смею констатировать. Одноклассник. В одной школе учились с 1983 по 1985 год. И страшно боялись козла.
На уроках физкультуры я пугался спортивного снаряда: вдруг с разбега ударюсь на середине или далеко-далеко перелечу? Ползание по канату внушало легкий ужас высоты: не закачает ли под куполом школьного цирка?
Другом по несчастью оказался Щупов (или Щуров). Конечно, все эти комплексы мы победили. Но что заметил? Во втором или третьем классе Алексей сочинял рассказики, вирши. Но почему его имя до сих пор не в литературе Днепропетровска? Хотя бы в районном еженедельнике Красногвардейского или Кировского. Захотелось выскочить на проспект – затормозить Лёшу: как творческие «узбеки»? Успехи нарастают? Не дно же ты скребешь, а царапаешь небо? Человек исчез невидимкой. Показалось, что это АЩ?
Последний аккорд в концерте чтения – стихотворения Дерека Уолкотта в «Иностранной литературе». Удивила «неслыханная простота» поэзии нобелевского лауреата: всё ясно и понятно в переводе на русский язык. Наверное, поэты-лауреаты Нобеля более схожи, чем прозаики. Бродский, Уолкотт, Перс и другие – не только политические взгляды их роднят, но и стилистика. Когда-нибудь критики и теоретики проанализируют, если на русском издадут всех-всех лауреатов.
Я вышел в сумерки, когда истекли последние минуты библиотечного обслуживания. Для контраста нырнул в музыкальную пучину кафе «Тройка» за фасадом «Детского мира», где сворачивает первый трамвай, – тут недобитые остатки неформальной молодежи со временем играют, приспосабливаясь к реалиям капитализма, в минимальной степени ему сопротивляясь. Тематика песен мало чем отличается от эстрадной продукции ТВ.
Пел Дмитрий по прозвищу Шериф. Первое – восхищение пивом (чем не «Дискотека авария» днепропетровского розлива?). Второе – о красотке и водке (конкуренция с разномастным шансоном в пропаганде внутреннего приема сорокоградусной жидкости). Третье – о том, как «радуга своей непорочностью капает на мозги» (не это ли мотив раскрученной группы «Монгол Шуудан», местная перепева). Четвертое – как мне хреново (распространенное настроение в девяностые годы, когда приватизационный каток загубил миллионы жизней советских людей).
В «Тройке» – тоскливый набор лиц, на сцене уходящего в пустоту времени те, кто мог бы сказать пару-тройку слов для будущей книги о подпольной культуре (или антикультуре) Днепропетровска на переломе восьмидесятых и девяностых: Евгений Янчицкий – лидер музыкальной группы «Гнездо черепахи», Дмитрий Викторов по прозвищу Дик (по автору романа «Помутнение»).
Чувствуется в предпоследний день зимы, что нынешняя атмосфера больше никогда и нигде не повторится, точно застывшая правда поселилась в углах кафе и с каждой репликой она усиливается, чтобы опасть увядшим рекламным листком и впредь не тревожить никого из нового тысячелетия. О чем думают эти ребята, пьющие крепкие напитки? Даже знать не хочется, потому что литературный водораздел, а еще кинематографический, культурный, образовательный лег между нами. Да, они могут с интересом потреблять необычные стихотворения и романы, но боюсь, что внутренней энергии ни у одного из присутствующих не хватит, чтобы сотворить и выпустить самую захудалую книжку, где-нибудь напечататься или организовать концерт, который бы приобрел мифический и легендарный вес. Почему у меня вдруг гордыня, откуда явилась? Неужели четыре часа в читальном зале городской библиотеки так повлияли на сознание?
На закуску появляется Гоголь. Вот уж кого не ждали. Он пьян, городит невесть что. Дик из жалости наливает стакан. Протягивает Гоголю. Это и становится символом «Тройки»: братание и распитие алкоголя условного автора «Помутнения» с не менее условным автором «Мертвых душ».
Генеральную уборку бы провести в городе. Хотя бы для начала в культурном и эстетическом измерении. Все упадочные анекдоты написать и выставить на всеобщее обозрение, чтобы Днепропетровск понимал, куда он плывет, к чему стремится в канун глобальной смены декораций.
16. Краски переживаний
Приснилась добровольно-принудительная акция: в большинстве продуктовых магазинов, универсамов, тенётах подземных переходов запестрели объявления
«Мы дарим вечную жизнь!». Выстроились две очереди. В первой – наши милые граждане в простой одежде и наивной надежде стать бессмертными личностями. Вливаются в поток, идущий на переделку, – теряются обновленцы за черными шторами.
Затем в сияющем громе праздничной музыки торжествует вторая очередь – выходят существа со стандартным блеском в глазах – рядами счастливых биороботов. Облачены