Сложности – индивидуальны, но с одной справляюсь наверняка: две гривны отдаю Диме Объедкову. Вчера одолжил на транспортные расходы, теперь говорю «спасибо!» и если нужны рецензии на театральные постановки – пожалуйста, обращайся. Да только с разумением предмета.
В прошлом году оказал «медвежью услугу» Игорю Туркеничу: отозвался о «Шопениане» – спектакле, просмотренном в театре оперы и балета. Кто мог предположить, что Игорь не знаком с индийской мифологией? У него затребовали пояснить, расшифровать образ гигантского яйца и выпадающей из него стайки инопланетян. В ответ – молчание, взгляд исподлобья или неубедительное мычание чистого непонимания. Да и надо было всего лишь сказать: яйцо – это символ зарождающейся вселенной, а инопланетные творцы – наши прародители, космические сеятели, бросившие зерна на вспаханные поля Земли. Так и возникли люди. Ему поставили двойку. Хорошо, что в угол не поставили.
Вспоминал, как вчера Сергей Тесля досаждал Александру Гусеву в споре о европейском и американском кино. Саша спокойно, академично восхвалял США – заокеанскую индустрию грез. Серега эмоционально жестикулировал, разошелся в комплиментах. Утверждал, что режиссеры Британии, Франции, Германии и актеры на порядок выше. Его не перекричишь и не переубедишь. Весь мир против Америки! У кого возражения? Так случилось: «Свободная Европа» истерикой заглушила «Голос Америки».
15. Кафе «Тройка»
Завтра февраль кончится. Я отягощен проблемой денег. Не хватает мелочи на транспорт. Гривну взял в долг у тезки Гусева – понадобился гелиевый стержень.
В троллейбусе от улицы Титова до проспекта Гагарина – Гладышев, боюсь не вспомнить его имя, затерялось в студенческой сутолоке незапланированных встреч.
Гладышев замещает руководителя юношеской литературной студии Игоря Петровича Пуппо. Студия в подвале игровых и технических секций обретается в ближайшей подворотне от областной детской библиотеки на улице Дзержинского. Низкие потолки препятствуют распрямлению амбициозных акселератов: смотреть свысока здесь затруднительно в прямом смысле.
Проносится по улицам троллейбус, и в такт мельтешению кварталов – разговор о том, как мельчает система образования будущих филологов.
– Товарищ, – я говорю, – пять лет назад поступал на русский филфак и даже поспорил на ящик водки – обещал напоить начинающую писательницу Олю в случае поступления. Да провалил последний экзамен. Так вот, знакомый поступил, и его я недавно видел. Летом 1993-го мы говорили о Хлебникове, Маяковском, Кручёных. А сейчас тот бросил читать: не интересуется прозой, поэзией. Отравился он яблоком современного филологического познания, профессионально копаться в окаменелостях нынешней словесности не хочет. Впрочем, вдруг это исключение? Всякое случается. Кто-то из равнодушных филологов станет увлеченным читателем, вырастет в критика, популяризатора сегодняшней литературы?
Гладышев толкует об ином: увеличивается прием на украинскую филологию за счет оттока русской. Студенты о поэтах и писателях теперешней России – ни слухом ни духом. Кто сейчас в роли властителей мысли? Виктор Пелевин – король публикаций «Нового мира» и «Знамени». Какая-нибудь Людмила Петрушевская… Их опусы на уровне классики конца девятнадцатого и начала двадцатого столетия? Какой материал – такое и отношение. Научные конференции в университете погрязли в рассуждениях об акмеизме и символизме – это последний писк в исследовательской моде. Даже до метареалистов, концептуалистов и метаметафористов днепропетровские филологи не дотянулись – может, и хорошо. От «измов» толку нет. Единственный нормальный – реализм. Да, но посчитай, товарищ, еще фантастику, разросшуюся десятками, а то и сотнями побочных направлений.
Приближается громадина главного корпуса ДНУ – значит, нам к нему дорога. Взбегаю по этажам для расклейки объявлений о мартовском сборе «Гипсового сада», ристалище, как обычно, в лаборатории украинского фольклора: станем алхимиками. Пока не взорвемся в масштабах вселенной – испытаем на прочность уши, речевой аппарат, умы, обозначая и вычисляя болевые точки времени.
Поднимаюсь. На лестничной клетке бушуют маскарадные волны: Дима Липин – филолог немецкий, Марина – русский филолог, Лилия Тихонова – поэтесса и рок-певица, эпатажный Паштет. Лифты наполняются телами. Студенты и преподаватели мчат вверх, этажи падают к их ногам цифрами на электронном табло.
Увлеченность моя в продвижении литературной студии забавляет историков и филологов. Казалось бы, это их культовая территория – пастбище, где они могут разгуляться – жевать интересную травку свежих, экологически безопасных новостей, резвиться в мыслях и при желании давать молоко потрясающих эссе. Нет-нет, они не появляются в «Гипсовом саду». Мудрствуют в общежитии, как обозленные сварщики, матерятся до голодных колик и не охочи к духовной пище, не действуют их органы поедания в стороне от блюд из разряда «самобытных».
Путь к журналистам лежит через стадион. Привычное расстояние от края ботанического парка до вершины оврага и асфальтовой дорожки за шлагбаумом пересекаю в бодром темпе.
– Владимир Дмитриевич, а вы принесли журналы?
Буряк морщится, лоб хмурится, слышатся шутливые интонации:
– Звиняй, старый я. Покы що читаю.
Ладно, пусть библиотека с возвратом номеров подождет – кандидат наук знаниями насыщается. Скоро его изыскания обогатятся терминологией невиданной, взятой прямиком из московских изданий. Теория журналистики днепропетровского университета настроена на волну столицы нашей Родины. Прекрасно – не буду торопить: изучает, и замечательно.
Наталье Ивановне Ивановой – преподавателю культурологии – обещал и принес «Артикль» 1994 (№ 10–11), в номере – мой литературный дебют, и в выходных данных написано: «Александр Мухарев – заместитель главного редактора». Ровно четыре года назад подборка стихотворений предстала читательскому суду, припоминаю отдельные строки:
Истины стены
Над берегом бегом
Дня перемены
Меняют успехом.
О чем, спросите вы? О том, что исторические стены могут падать, и очень быстро. Наглядный пример – Берлинская стена. И возникает новый день, который под руинами подлинного народовластия вводит иные пароли успеха: шифры и коды западного вторжения.
Еще отрывок:
Холод из форточки
Синхронен треску телевизора.
Закутанная по уши ситуация —
Знаю ее радость и геноцид.
Так было и есть на Украине, допустим, в Днепропетровске.
Отопительный сезон выполняется из ряда вон плохо. Когда на улице температура минусовая, в квартире продирает озноб, и никакой анестезии. Ложь телевизора – как соль на сало: кому-то жизнь облегчает, а кого-то выводит на протестные митинги. Российский природный газ – единственное спасение в лютом холоде и обогреватели, которых днем с огнем. Россия – это радость, нынешний холодомор – геноцид, разумеется.
Также процитирую и такой фрагмент:
Когда будущего узкая бритва
Сотрет с пьяной рожи хмель и пожар,
Признаюсь в том, что исполнил давнюю клятву…
За дословность не ручаюсь: четыре года минуло! Да, вы