Как тут показать паузу?
А ведь пауза после подобной филиппики необходима. Требуется перевести дыхание – Бога ведь заменяют. Если вдуматься, по мощи озвученный Нежным диалог – евангельского посыла, булгаковского разряда.
Александр Иосифович тоже, вероятно, многое мог бы и хотел сказать на подобное откровение визави. Но дело довершить казалось важнее: оставались непереписанные следственные тома. Потому промолчал. Но тогдашнее внутреннее ощущение все-таки позже зафиксировал и передал читателю: «Я ваньку перед ним валял, а он меня крепкими своими зубами давно разгрыз. Не глядя в глаза. Глубоко в себе запрятав самого себя. Я же не правдоискатель, что вы! Я всего лишь родственник. Внук. Ваши моего деда убили, и он меня на коленях никогда не качал. Вы его у меня изъяли – как церковные ценности, как правду, как Россию и как мое право на скорбь. Вы сначала храмы ограбили, а потом – меня. И теперь едва терпите мое присутствие в хранилище изобличающих ваши преступления свидетельств. Ничего я ему не сказал. Зачем?»
Состояние человека, заглянувшего в бездну, уготованную другим, понятно. Ему трудно справиться с увиденным, трудно вместить. И пережить, вынести заставляет только долг, никем, кстати, не возложенный, взятый добровольно писательский высший долг, просто человеческий, гуманистический – рассказать, обнародовать, чтобы не повторилось. И писатель, будто спрошенный Богом, снова спускается в подвал. Снова делает выписки из документов. А затем дома переосмысливает прочитанное и делает уже записи собственного переосмысления.
Вот такие, например: «Лично меня под несомненным впечатлением здесь прочитанного (в архивах) не оставляет мысль о преобладании темного начала в нашей общей русской душе. Оно чрезвычайно деятельно, целенаправленно, мощно, иногда бывает тупым, иногда – весьма расчетливым, но почти всегда излучает непоколебимую уверенность в своей правоте и силе».
«Вениамин мог читать в человеческих душах. Но в России у власти оказалась новая порода людей – без души».
«Советский человек до такой степени любит Советскую власть, что не смеет огорчить ее отказом в жертвоприношениях».
«Было бы, мне кажется, даже странно, если бы народы России оказались духовно здоровы после семидесятилетнего участия большинства в сознательном и неосознанном распятии Христа. И было бы в высшей степени удивительно, если бы мы на диво всему свету вдруг явили бы редкостное умение отличать чистое золото христианства от соблазнительных своей яркостью и дешевизной подделок. С печальной трезвостью можно заметить, что бедное наше Отечество страдает от мучительнейшего духовного педикулеза. Надо спасать и отогревать продрогшие на ледяных ветрах повального атеизма души. Надо выводить народ из состояния полуязычества к Богу, из полутьмы – к свету, из болезни – к здоровью. Как во времена апостолов, так и в наши скорбные дни тут есть только одно средство. Просвещение. Восстановление в падшем Адаме Христа, в озлобившемся человеке – любви, в надменном уме – смирения. Воспитание удивительнейшего, ни с чем не сравнимого, непреходящего и всегда радостного чувства внутренней свободы, той свободы, которую даровал нам Христос и которую многие столь легко и бездумно готовы отдать в обмен на привычное рабство».
В цитируемом произведении Нежный выдвигает тезу, что блудный сын – это есть все человечество. Ему возвращаться к Отцу Небесному. Нашей стране, по мнению писателя, «возвращаться из такой пропасти социальной нищеты и духовного оскудения», что предстоит ей долгий подъем.
Автор «Допроса Патриарха» говорит, что над нашими делами не бывает могильных холмов (кенотафов – добавим мы), и мечтает о России умиротворенной.
Год 2017.
В этом году Лев Данилкин написал своего «Пантократора». Вышедшие после публикации интервью «От революции до мавзолея», «Ленин: живее всех живых?», «Ленин и контрреволюция» и прочие, размещенные в общем доступе, яснее, чем книга, проявили позицию писателя.
Ощутимое, нескрываемое неравнодушие любого автора к главному герою само по себе есть непременное условие выигрышности текста и возникновения интереса читателей к произведению. Все бы ничего, да вот сама фигура протагониста одиозная и архинеоднозначная.
После нескольких выступлений Данилкина о его работе над художественной, не дефинитивной биографией создалось впечатление, что автор подпал под симпатию к своему герою – ловцу лжи; собственно, этот момент подмечают многие. Вот, к примеру, одно из мнений, а именно автора научной статьи «Очень большая книга» Бориса Кагарлицкого: «…в следующих главах книги описывается уже совершенно иной Ленин, не имеющий никакого отношения к первому (по-видимому, даже с ним не знакомый). Это чудаковатый государственный чиновник, действующий в полном соответствии с этикой «национального интереса», – ради чего и Коминтерн создается, и антиколониальная борьба затевается. Иными словами, Ленин из первой половины книги деньги бы взял, а тот, второй, – уже нет».
Да, в общем-то, и сам автор биографии не скрывает своих предпочтений: «Я не буду тут разводить антимонии насчет того, что Автор и Рассказчик – не одно и то же, что для этой книги мной специально был сконструирован Рассказчик, который довольно существенно отличается от Автора, чьи представления о Ленине находятся в более, м-м, застывшем состоянии. Но то, что в книге два, по сути, главных персонажа – Ленин и Рассказчик, – важно. И что в ней рассказана история не только самого Ленина, но и история Рассказчика: как он меняется, изучая феномен Ленина, наблюдая своего героя в разных обстоятельствах».
Или вот еще прямая речь о том же герое: «Симпатичен как великий модернист, как одержимый идеей изменить мир для справедливости, интеллигент, способами исторически необходимыми делал то, что делал. Можно настричь все что угодно, любой образ Ленина. Но когда вы смотрите сплошняком (документы и факты?), никаких эксцессов там не прослеживается. Ему было чудовищно больно и плохо, может быть, в моральном плане он и заслужил это (болезнь)».
Акцентируем: «смотрите сплошняком» и «никаких эксцессов там не прослеживается». Какие же материалы штудировал автор, если пропустил «эксцессы»?
Посмотрим и мы. Только лишь отвернем краешек страницы, не приводя все 55 томов.
«Можете ли Вы еще передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью в