* * *
Огромное здание Воспитательного дома на набережной Москвы-реки, построенное пятьдесят лет назад на деньги мецената-промышленника и императрицы для обездоленных детей, пережило пожар только потому, что после несостоявшейся виктории Наполеон оставил там на произвол судьбы раненых французских солдат…
Весь день Георгий занимался устройством раненых, которых укладывали на «освобождавшиеся» койки. Французы и русские лежали недалеко друг от друга, уравненные войной в немощи простого человеческого естества. Страх одних за свою судьбу и сдержанная ненависть других наполняли тревогой и без того напряженное положение в госпитале. Измученные сестры милосердия в белоснежных косынках и передниках ходили между ранеными, помогая им и пытаясь успокоить беспокойных и обнадежить безнадежных.
В конце дня, уладив неотложное, полковник устроился в другом конце госпиталя. Он был освобожден от дальнейшей службы и мог подумать о ближайшем будущем. Желание как можно скорее уехать из Москвы подгоняло его побыстрее покончить с формальностями своей отставки. Город потихоньку возвращался к нормальной жизни: работали присутственные места, доставлялось продовольствие, оказывалась помощь погорельцам – генерал-губернатор раздавал «остатки чрезвычайных сумм и свои собственные деньги». Но Москва держала князя: он не мог оставить ее, не осмотрев то, что уцелело после варварского нашествия «цивилизованной» европейской армии…
По городу были развешаны объявления о представлении в пользу пострадавших от французского нашествия, которое пройдет в уцелевшем при пожаре театре Позднякова. Георгий не смог отказать себе в желании войти в знакомый зал, всмотреться в лица людей, понять их. К тому же он надеялся встретить там кого-нибудь из знакомых.
В это время года темнота наваливается очень рано. Если бы не белый и чистый снежный покров, то заблудиться в городе вечером было бы нетрудно. Фонарное освещение постепенно восстанавливалось: там, где не было домов, фонари крепили на столбах. Брандмайор отвечал головой за все осветительное хозяйство города. С наступлением темноты фонарщики поджигали фитили от переносного фонаря, в котором горела небольшая лампа с конопляным маслом. В коробке-лядунке, которая висела у каждого на плече, были нож, щипцы для нарезания фитилей и снятия нагара, кувшин, губка и щетка для чистки стекол. На фигурной крышке коробки красовался герб Российской империи или другой знак, согласно статусу ее хозяина, достоинство которого зависело тогда только от него самого.
Дождавшись нужного часа, Георгий вышел на улицу. Из темноты выплавился темный силуэт извозчика, который покрикивал на лошадь, чтобы известить окружающих о своем приближении. Остановив возницу, князь велел везти его к театру. Редкие масляные фонари давали немного света, лишь слегка обозначивая направление новых улиц, но извозчики знали город как собственный дом и дорожили извозом и своим именем. Накрывшись в санях медвежьей шкурой, князь смотрел по сторонам и не беспокоился – по таким масляным «маячкам» они быстро доедут до нужного места. Сани легко скользили по укатанным широким дорогам.
В густых сумерках город становился таинственным. Черные остовы сгоревших особняков сливались с густой темнотой, у фонарей создавая причудливые, зловещие тени на сером снегу… В окнах уцелевших домов вздрагивало пламя одиноких свечей или вдруг в каком-то окне выстреливали колкие искорки в хрустальных подвесках люстры, отскакивая от живого пламени свечей. Все ближе было здание театра – там было светлее, царило оживление… К театру тянулись сани – город жил, город размышлял, город мечтал!
Сани Георгия подъехали к главному подъезду. Большие окна второго этажа манили теплым светом, сверкали люстры, а между занавесей первого этажа виднелись цилиндры и декольте… Откинув c колен медвежью накидку, которую не пробирал ни один мороз, князь вышел из саней и прошел в вестибюль. Разделся, осмотрев свое отражение в зеркале, приосанился и пошел в зал.
В партере оживленно рассаживались дамы со своими спутниками и степенно – отцы семейств с женами и дочками на выданье… Окинув взглядом партер и ярусы, Георгий отметил, что в ложах, как и прежде, поблескивали бриллианты, монокли и ручки в длинных белых перчатках настраивали свои лорнеты. Театр был почти полон, заходили опоздавшие и, раскланявшись со знакомцами, пробирались на свои места. Какое-то щемящее, раздражающее чувство кольнуло Георгия в самое сердце. Он подумал: «Изменились ли люди, пережившие недавний кошмар, или можно вот так, отряхнув тяготы с плеч, прийти в театр и сострадать чужому, разыгранному на сцене несчастью?.. Или, может быть, наоборот… это помогает им ненадолго отодвинуть тяжесть пережитого, чтобы душа отдохнула от недавних потерь, а сердце нашло опору, и, надеясь на лучшее, человек жил дальше?»
Его поприветствовал офицер, улыбнулась незнакомая дама, на нем скрещивались взгляды – он привлекал внимание. Князь занял свое место, крайнее в ряду. В оркестровой части зала над головами музыкантов замелькали смычки, и зазвучала нестройная прелюдия настраиваемых инструментов в ожидании властных постукиваний дирижерской палочки по пюпитру.
Отзвучала увертюра, раздвинулся занавес… Георгий пытался вслушаться в музыку, в слова актеров, но ничто не вызывало в его неспокойной душе отклика. Он решил уйти раньше. Вышел в фойе и столкнулся со знакомым ему молодым князем Микки К., который в силу своего возраста не успел на эту войну. Пока они разговаривали, мимо них прошли две дамы, немного опоздавшие к началу, которым Микки поклонился.
– Кто это были? – спросил молодой полковник.
– Княгиня Боброва со своей неустроенной дочерью Анаста́сией… Еще до войны ее муж пропал во время похода Суворова в Италию… Ее особняк сгорел, и они живут в имении под Москвой. Княгиня приехала распорядиться насчет постройки нового особняка.
– Представьте меня им до моего отъезда, – попросил Георгий, и его взгляд потеплел.
– Извольте, мы можем встретить их послезавтра в доме генерал-губернатора. Там будет небольшой прием для тех, кто возвращается в Москву. Будут и помоложе невесты, если вы надумали жениться. Сейчас многие возвращаются восстанавливать свои дворянские гнезда и ищут удачные партии для своих подрастающих «жемчужин». Для них сейчас не самое удачное время… – насмешливо пошутил юный Микки, легкое сердце которого еще не было обожжено чьим-нибудь нежным образом.
– Я не тороплюсь! – улыбнулся Георгий. – Оступиться никогда не поздно…
Они устроились в курительной комнате и стали ждать случая завести беседу с кем-нибудь из опоздавших. Микки с восхищением смотрел на своего собеседника, героя войны, и не решался задавать трудные вопросы об этой не совсем понятной войне. О действиях русских войск говорили разное.
Георгий взглянул на Микки, обдумывая, что будет ему под силу или нужнее всего знать об этом кошмаре. Он начал довольно сухо и отстраненно. Как только в разговоре наступала малейшая пауза, его мысли возвращались к самым тяжелым эпизодам войны.
– Война на поле битвы – это