Георгий видел то тут, то там среди погорелья чудом уцелевшие, но разграбленные соборы, дома на Тверской, особняк Трубецкого, палаты Голицына, дворец Пашкова на Ваганьковском холме, усадьбу Сытина, палаты Долгоруких – потомков древних родов, служивших царям и Отечеству. Они проехали от Покровки до Патриарших прудов, пожар обошел стороной это место. Москва «слишком велика, чтобы сгореть до последней щепки…»
Когда сани проскользили мимо придорожного трактира, извозчик махнул плеткой в его сторону:
– Гляди, ваше благородие, яло́вых веток уж натыкали, знать, Новый год недалече… Да и то, ужо вчерась приметил я одного «горького» – «ёлкина», отполз от дверей да и затих. Прозябнет, дык подымется, сердешный… а не то городовой имеется… спроворит его. – И он засмеялся, сдвинув на затылок волчью папаху.
Георгий поддержал незатейливую шутку, и на душе у него потеплело. Не было в ней злобы, а только понимание и сострадание человеческой слабости.
– Откуда ты сам будешь, любезный? – решил полюбопытствовать полковник.
– Дык пскопски́е мы… сродичи там маются… Третьево́ дня весточку получил, Рождество скоро…
– А что ж на отчину-то не едешь?
– Бобыль я. В Москве сподручнее, коли что… Хоть до Новгороду, хоть до Архангельску, да хоть и в Сибирь… Там богатый край, купцы сказывают… Ноне как и давеча, изначалу: дорога главная тут кончается и тут зачинается. С Киеву до Владимира завсегда ходили через Боровицкие вороты. Старую дорогу подправили чуток – ныне через Никольские на север – любо-дорого! Святая дорога – так и есть! Коли ретивое зайдется, дык к святителю, преподобному Сергию до Троицкого завсегда сам дотопаешь, не заплутаешь, али ямской гоньбой, коли монеты имеются, – пять копеек с версты, со товарищами ежли… Версты-то мы по-старому считаем – от «Ивана Великого».
– А что ж не от «Петровой почты»? – Улыбнулся полковник.
Ямщик не ответил, только папаху поправил.
– Глядите, ваше благородие, давеча дороги наши улицами делались, а нонче, опосля беды такой, улицы дорогами стали! Да… с Петербургу-то совсем другие пути… – пробурчал он тихонько.
– Что ж, любезный, вези тогда на Псковскую гору к «Георгию Победоносцу»…
– Устояла церковь, пско́вичи строили, три века стоит. Иконы прихожане сберегли!
Декабрьский день короткий, и если бы не снег, так виднелись бы только темные силуэты особняков да неясные тени, мелькающие между домов и новых заборов.
* * *
Особняк губернатора стоял у широкой укатанной дороги… Масляные фонари освещали парадный вход, но и без них яркий свет в окнах оповещал, что все готово к приезду гостей.
Микки уже встречал князя у входа. Поприветствовав друг друга, они быстро вошли внутрь. В доме было тепло и уютно. Хозяин сделал все, что было в его силах, чтобы как-то украсить свой дом. В высоких канделябрах трепетали души восковых свечей. Гости расхаживали в большой зале, но были одеты вполне скромно.
Мужчины стояли группками, негромко обсуждая насущные дела и последние новости о войне. В соседней комнате гости по очереди просили дам что-нибудь сыграть или спеть. Георгий всматривался в лица молоденьких девиц, пытаясь прислушаться к своему сердцу.
– Сегодня здесь несколько юных красавиц, – сказал заговорщицки Микки.
Молодой князь представил своего друга нескольким семьям и потом подвел его к княгине Бобровой. Княгиня держалась просто и приветливо. Беседа шла вполне непринужденно, и темы военных действий княгиня не затрагивала. Анастасия казалась немного отрешенной, но отвечала впопад и изредка мило улыбалась.
Георгию понравилась эта спокойная разумная девушка, улыбка ей очень шла, но она явно не старалась его очаровать. Ее темные глаза были спокойны, каштановые волосы подобраны по моде, и несколько локонов резко выделялись на белоснежной коже, едва касаясь ее и слегка прикрывая высокую шею.
Отставному полковнику очень захотелось узнать, что же за этим спокойствием скрывается. Он умело напрашивался на приглашение княгини и наконец получил его.
– Вот и замечательно, – сказала она. – Завтра мы уезжаем из Москвы, а после Рождества – в Устюг, к моему батюшке. Если у вас нет определенных планов, я приглашаю вас к нам в имение. Мы будем рады встретить с вами Рождество. Это чудесное время! Может, и в Устюг Великий на Новый год доберетесь, скучать там не придется: будем «детей забавлять, на санях катать с гор, а взрослым людям пьянства и мордобоя не учинять, на то других дней хватает».
Все засмеялись, настолько им был памятен незабвенный указ царя-реформатора, писанный в Москве 20 декабря 7208 года, в канун наступления новой эпохи в истории Руси – европейского летосчисления, года 1700-го.
– С удовольствием, княгиня! Я постараюсь не утомлять вашу дочь своими грустными воспоминаниями. Надо жить дальше, не так ли? Это Рождество будет для меня особенно светлым, но мы не забудем и тех, кто встретит его на чужбине.
– Будем молиться за них, – серьезно сказала княгиня Елизавета Макарьевна Боброва, слегка коснулась своей сережки и перекрестилась.
– Они гонят Наполеона все дальше и дальше… – задумчиво произнес Георгий. – Интересно, в каком храме и с каким сердцем встретил он всеобщую радость – явление Христа на многострадальную Землю… Думаю, и на Новый год не многие двери ему откроются… Как-то он все делает впопыхах… Европа всегда немного торопится, – пошутил Георгий, но в его глазах мелькнула злая искорка.
Княгиня оценила беспощадную шутку. Анастасия улыбнулась ему из вежливости.
Дворецкий пригласил гостей к столу, и все направились в обеденный зал. Поговорить с княжной еще раз в этот вечер Георгию не удалось: ему и Микки предложили места в другом конце стола, далеко от новых знакомых.
Обед прошел в приятных беседах, шутках и остротах в адрес французов и закончился на утешительной ноте: надеждами на