Священник задумался и холодно сказал:
– Ты еще слишком мал, сын мой, чтобы…
– Я мал только в твоих глазах… Я не хочу быть твоим сыном!
– Но на тебе крест, значит, ты уже сын мой и брат…
– Тогда раздели хлеб свой с моими братьями и сестрами… Ты не хочешь нас любить… Когда будешь ложиться спать, не снимай этот крест и свои золотые одежды…
– Почему? – опешил священник. – Ты говоришь глупости… – растерянно добавил он.
– Узнаешь сам… Я ухожу. Я нищий в твоем храме под золотыми куполами. Они светят, но не греют…
Вадим уставился на лик Богородицы, не решаясь повернуться, и только слушал разговор. Когда мальчик закончил, он поспешил за своим спутником к выходу.
На аллее появились прихожане. Девушка тихонько помахала мальчику двумя пальчиками и опустила головку…
Они прошли соседним переулком и по тропинке вышли за деревню.
Солнце поднималось все выше, и утренняя прохлада таяла под его лучами. Дорога начала пылить…
– Как ты думаешь, солнце доброе или злое? – спросил малыш Вадима.
– Это как человек: если от него тепло на душе – тогда добрый, а если он обжигает и жжет своими словами, как солнце в зените со своей недосягаемой высоты, – тогда злой. Однако когда жар спадает, солнце заходит и перестает греть совсем, но все опять ждут его и молят появиться. Оно приходит, согревает, но потом опять начинает жечь. Так и человек…
– Тогда я не знаю, какой я… Меня никто не ждет… Может, я был как злое солнце? – спросил маленький мудрец самого себя.
Они присели у дороги, Вадим снял свои сандалии.
– Почему ты ходишь босиком? Ты же можешь надеть простые сандалии?
– Нет. Сейчас тепло. Они мне пригодятся зимой, когда земля остынет и станет мачехой.
Недалеко от них из зарослей ложбины вышел мужчина. Он вытер тряпкой кровь с ножа, спрятал его и начал вытирать руки. Потом бросил тряпку в заросли. Проходя мимо них, он остановился:
– Ну, что смотрите?
– Ты порезался? – спросил мальчик с сомнением.
– Нет. Но тот парень не вовремя «оступился» и сильно порезался об этот нож…
– Тебе его не жалко?
– Не знаю. Но я поставлю свечу за упокой его души… Здесь недалеко…
– Значит, ты убийца?
– Нет. Это моя работа. У меня нет другой работы, а за эту мне неплохо платят… – сказал он мрачно и исподлобья посмотрел на Вадима.
– Но это страшный грех! Ты потом не сможешь себя простить… ты будешь мучиться, а прощенья от него получить уже не сможешь… Поставь свечку к иконе Богоматери за себя, когда тебе станет очень тяжело…
– Не думаю… Бог простит. Он все видит. Я давно на исповедь собираюсь… Не покаешься – не спасешься… Так ведь? Что-то ты больно разговорчивый… Прикусил бы язычок, пока не поздно… – спокойно сказал мужчина, прищурившись, взглянул на Вадима и пошел в сторону деревни.
Вадим сидел молча. Мальчик пошел было в заросли, но потом вернулся:
– Я не боюсь мертвых, но мне будет его очень жалко, а помочь ему я все равно уже не могу.
– Пойдем в ту рощу, – предложил Вадим, – там передохнем в тени. Скоро разольется такое марево, что воздух станет тягучим и дурманящим.
– Пойдем! А куда ты потом пойдешь?
– К людям. Еще много таких, кому надо попытаться помочь. Нельзя жить в раю с черной душой…
– Но они тебя не просят о помощи! А те, кто просят, обычно хотят жить в небесном раю…
Они подошли к роще. Прохлада опустилась им на плечи.
– Сначала немного отдохнем, – сообщил Вадим, – потом пойдем поищем меда. Ты умеешь собирать мед?
– Нет! Но я знаю, что это такое. Я один раз украл и попробовал. Очень вкусно! Теперь мне все время его хочется…
Они устроились у ручья, и Вадим закрыл глаза.
«Я фактически еще ничего не сделал, – раздумывал он, – я только слушаю, что говорит этот мальчик… Какое счастье, что никто из них не поднял на него руку! А мать… ее он уже простил… Сколько лет пройдет, пока черные души поймут справедливость своего наказания? Сколько пройдет веков? Сомневающиеся предают, неверующие казнят, верующие надеются… Ведь это так просто – сказать себе: “Я не прав” – и помочь другому. В душе каждый знает, когда не прав, если не ищет себе оправдания… Я готов был стать пророком… а чувствую себя апостолом. Столько увидев, столько узнав, я отравлен человеческой злобой, гордыней, жадностью, глупостью, жестокостью власти, беспредельностью зла… Я не готов прощать. Не смогу простить того, кто обидит этого мальчика… Я буду ходить за ним, при мне его не посмеют тронуть… не тронули же сегодня… Ведь он никому не причинил зла, никто из них не пострадал».
Что-то прошуршало в траве, Вадим вдруг забеспокоился и открыл глаза. Мальчик бежал к нему из рощи…
– Я нарвал тебе орехов, – сказал он, улыбаясь, уселся рядом, взял камень и начал их колоть.
Зеленая мякоть разлеталась в разные стороны, ладошки его потемнели. Он тоненькими пальчиками вытаскивал кусочки ореха и складывал их на большой зеленый лист… Вид у него был всклокоченный, но очень гордый.
– Пойди умойся как следует, и пойдем за медом, а потом будем есть его с орехами.
Они собрались, завернули в лист орехи и ушли в чащу.
– На дерево придется лезть тебе, если мы найдем дикий улей, – сказал Вадим.
– А как же ты собирался без меня набрать меда? Ты без меня как без рук… – засмеялся мальчик.
– Остался бы без меда, но орехов точно набрал бы… Смотри, там большое дупло… Сначала надо набрать длинных палочек и больших сухих листьев. Свернем их в тугой жгут. Держи спички. Когда закрепишься вон на той ветке, подожги жгут, подыми перед дуплом – пчелы немного разлетятся – и палочкой найди мягкие соты. Потом другой, потом еще, заверни вот в этот лист и спускайся. Сильно не тревожь их!
Когда все было сделано, они отошли подальше от дерева и принялись есть.
– Вкусно! Только дымом немного пахнет… и орехи немного сыроватые… – тихонько заметил мальчик.
– Осенью, когда поспеют, сам можешь набрать и домой отнести…
Где-то на краю леса послышались громкие голоса…
– Сходи-ка ты на тот конец леса и поищи, где пчелы кружатся, мы, пожалуй, еще на ужин пособираем меда, – сказал Вадим и указал в противоположную сторону леса. – Набери побольше палочек, не забудь набрать листьев, в которые завернешь палочки. Возьми спички с собой. Я